Словно в ответ на мой вопрос, в дверь постучали. Сабина так и осталась сидеть на столе, а я пошла открывать. За дверью стоял мальчик лет четырнадцати и протягивал мне маленький талончик: «Гражданка Шефтель? Вас приглашают в три часа на центральный телеграф для переговоров с Москвой» «В три часа дня? Мы же не успеем», - испугалась Сабина. «Нет, успеете. Это в три часа ночи, - ответил мальчик. - Распишитесь, что получили уведомление». Я расписалась и мальчик убежал.
«Как же мы попадем на телеграф в три часа ночи? - голос у Сабины был совсем слабый. - Ведь ночью трамваи не ходят». Мне опять пришлось стать взрослой: «Мы поедем на телеграф последним трамваем и будем там сидеть, пока нас не вызовут по телефону, - твердо решила я. - А пока иди ложись, тебе надо отдохнуть. А я приготовлю обед».
Мы приехали на телеграф в пол-второго ночи и просидели там до шести утра, дожидаясь телефонного вызова, который все откладывался. А когда нас наконец соединили, то оказалось, что толком поговорить нельзя – из-за войны частные разговоры сократили до трех минут. Говорила в основном Рената: она спрашивала, что им с Евой делать, оставаться в Москве или ехать в Ростов? Сабина от растерянности стала тратить свои драгоценные минуты на уверения в любви, так что мне в конце концов пришлось вырвать у нее трубку и повторить Ренате слова Льва про евреев и про то, что Москву сдадут не скоро. И потому последние секунды разговора ушли на раздраженный крик Ренаты про гадкого утенка, который вообразил себя белым лебедем.
Когда нас разъединили, Сабина спросила: «Как ты думаешь, они вернутся сюда или останутся в Москве?» А я ответила: «Надеюсь, у них хватит ума остаться там», хоть была в этом не уверена. Я бы предпочла, чтобы они остались - мне казалось, что мы вдвоем с Сабиной как-нибудь справимся с трудностями, если эти две вздорные воображалки не замучают нас своими капризами. Реальной опасности ни я, ни Сабина, конечно, тогда даже и представить себе не могли.
Хотя мама Валя иногда пыталась Сабину вразумить, та ни за что не хотела ее слушать. Тем более, что у мамы Вали времени на нас по сути не было: ее назначили старшей сестрой военного госпиталя и она даже ночевать приходила домой не больше двух раз в неделю. Она вваливалась в дом, еле волоча ноги, сбрасывала на пол сапоги и тяжелый армейский рюкзак, без которого теперь не выходила из госпиталя, плюхалась на кровать полураздетая и мгновенно засыпала. Утром, когда мы просыпались, ее уже не было, от нее оставалась только небольшая горка ценных вещей, вытряхнутых ею из рюкзака.
