Когда до Ташкента оставалось меньше суток пути, поезд основательно встал.
Рождественский отодвинул занавеску и, жмурясь от солнца, прочел вокзальную вывеску:
«Станция “Арысь”».
— Что за задержка? — спустя час не выдержал Скорый. — Когда тронемся?
— Мы подбираем солдат, господа, — виноватым тоном ответил проводник и прошелся платком за воротом наглухо застегнутого мундира. — Сейчас пошлю разузнать об отправке.
Известия пришли неутешительные.
— Я очень извиняюсь, господа, — несмотря на жару, проводник имел крайне бледный вид. — Но тронемся мы только к вечеру. Сейчас будут перецеплять вагоны.
Керенский закатил глаза и скривил губы.
— В таком случае идемте, капитан, на воздух. Разомнем ноги.
— Это еще не все, господа, — проводник был готов расплакаться. — Наш вагон отцепляют. Кроме солдат нужно доставить пушки. Далее вы проследуете в вагоне второго класса.
— Как отцепляют? — взвился Скорый. — У меня транзит на вагон-салон до самого Ташкента!
— Не могу ничем помочь, господин депутат, — развел руками проводник. — Распоряжение лично от генерал-губернатора. Начальник вокзала показал мне телеграмму.
— Черт знает что такое! — Керенский тряхнул своей большой головой и принялся одеваться.
Подполковник начал собирать вещи.
Через четверть часа, мокрые и взвинченные, они вывалились на раскаленный перрон станции «Арысь». Пробрались сквозь разгружающих ящики с подвод солдат и устремились в спасительную тень вокзала.
— Обратите внимание на архитектуру данного строения, капитан, — отдохнувший пару часов под каменными сводами Керенский снова обрел дар речи. — Его, как и многие по Ташкентской железной дороге, строили по проекту мужа моей покойной сестры. Она долго болела, — печально добавил он, и Рождественский только сейчас заметил, что кожа собеседника отливает нездоровой желтизной. — Должен сказать, в Туркестане для русских почти нет хороших врачей. Про сартов и вообще говорить нечего — их до сих пор лечат цирюльники. А у тех одинаковые методы что для ишака, что для батрака.
Через распахнутые окна в мерный гул зала ожидания ворвался пронзительный мальчишеский голос:
— Кисля-кисляй малякьо-ой! Свежьой бюлька-а!
Рот Рождественского наполнился слюной.
— Простокваши с хлебом не желаете, Александр Федорович?
— И вам не советую! — скорчил гримасу тот. — Все это было свежим в лучшем случае до полудня. Пойдемте лучше в буфет, чаем полакомимся!
Вдруг звонкого мальчугана заглушил грохот сцепляемых вагонов.
