Рождественский поднял воротник шинели и поморщился. Под сердцем кольнуло и стало горячо. Втягивая сквозь зубы стылый воздух, он зашагал по мостовой.
«Вот, значит, как, — думалось Рождественскому. — Не усердие мое оценил его превосходительство. Не руку помощи протянул отчаявшемуся офицеру. То был крючок в мое сердце засажен. Да так искусно, что я и не заметил до поры. А теперь, стало быть, пора пришла. Потянул господин генерал-майор за леску. Подсек…»
Сердце, словно его и вправду рванули из груди, отозвалось новой болью.
«Найдут, значит, револьвер в уликах, — продолжал терзаться Рождественский. — Обнаружат. И бумаги по моему монгольскому делу подправят, уж это мы умеем. И всего-то делов, — горько усмехнулся подполковник, — избавиться от неугодного присяжного поверенного…»
Мимо прогрохотала по булыжнику запоздалая пролетка. Извозчик с надеждой косился на полицейского офицера, но тот, казалось, не видел ни его, ни повозки, ни бьющей подковами по притихшему проспекту лошади. Словно не в себе, вышагивал в сторону Мытнинской набережной.
Ноги сами вели Рождественского к дому на Васильевском острове. Он даже не заметил, что под ногами уже не булыжник, а дерево Биржевого моста. В голове ворочались мысли, в груди — сердце. Рождественский одолел десять пролетов, когда вдруг понял, что мост разведен.
Сунув в зубы папиросу, он навалился на решетку перил. Северный ветер бил в ноздри мазутным портовым запахом и срывал с кончика папиросы табачные искры.
«Как он там сказал? Опытный и надежный человек, — думал Рождественский, глядя, как прогорает на ветру папиросная бумага. — Кому можно доверить дело, за которое ни один порядочный офицер не возьмется… Дело, которое навсегда запятнает честь мундира… Настолько грязное дело, что и мундир-то придется снять…»
Снова резануло под сердцем. В груди стало нестерпимо горячо.
Рождественский сунул ладонь под шинель и наткнулся на твердое в кармане кителя. Пальцы сами собой расстегнули пуговицу и вытащили наружу маленькое насекомое. Серебристую фигурку сверчка. Ту самую, которую обнаружил у боевика Джамбалдоржа вместо револьвера и оставил себе как напоминание о чудовищной оплошности.
Рождественский скривился. Во время службы в Туркестане он ловил на сверчков черную рыбу — карабалык. Теперь на эту наживку поймали его.
Подполковник крепко сжал фигурку двумя пальцами, словно пытаясь раздавить серебряное насекомое. С трудом проглотил вставший поперек горла ком и с удивлением обнаружил, что в груди стало тихо. Там еще пекло и саднило, но это было уже не сердце, а одни лишь эмоции.
