— Может, тогда сигару? — Черчилль выудил из кармана портсигар. — Мне только что прислали с Кубы ящик «Ромео и Джульетты».
— Благодарю покорно. — Уинсли следил, как Черчилль медленно тянет из кармашка жилета цепочку. — Я уже выкурил утреннюю трубку.
— Ну, как вам будет угодно, — пожал плечами незваный гость. В его пальцах оказался брелок — миниатюрный серебряный кинжал. Черчилль окунул в виски кончик сигары, проткнул его острием и сунул сигару в зубы. — Вы не представляете, от чего отказываетесь.
Он чиркнул спичкой и сделал пару глубоких затяжек. Толстый конец сигары сразу вспыхнул угольком.
Дверь кабинета отворилась. На пороге возник Хоуп.
— Чай, сэр, — старик поставил поднос на стол и, оттопырив локоть, придержал крышку чайника. — Сэр Уинстон? — Питер вопросительно взглянул на Черчилля. Носик чайника замер у второй, еще не наполненной чашки.
— Сэр Уинстон уже определился с напитком, — улыбнулся Артур, поднося к губам тонкий фарфор. Черчилль вновь отсалютовал стаканом и пригубил виски.
— Вы обронили пепел, сэр, — важно протянул Хоуп и ловким движением стряхнул салфеткой серые хлопья со стола на ладонь. — Что-нибудь еще? Может быть, принести пепельницу, сэр? — Дворецкий вопросительно посмотрел на Уинсли.
Черчилль окинул кабинет взглядом и полез во внутренний карман пиджака.
— Не стоит беспокойства, — пробурчал он, вынимая на свет серебряную ракушку размером чуть больше брегета. Лишние уши, а уж тем более уши прислуги, при столь неприятном разговоре ему были явно ни к чему. — У меня есть своя.
— Ступай, Питер, — с досадой произнес Уинсли. Чай был очень кстати, но старик появился не вовремя.
Дворецкий важно кивнул, подхватил поднос и чинно направился к выходу.
В ожидании, пока за Хоупом закроется дверь, Черчилль задумчиво жевал погасшую сигару.
— Вы читали сегодняшнюю прессу? — Уинсли постучал длинным пальцем по номеру «Дейли телеграф». Ноготь оставил след под заголовком «Крейсер “Хемпшир” был подорван немецкой подлодкой!». — Какая нелепая случайность, и какая великая скорбь, — трагично добавил он.
Черчилль опустил сигару в пепельницу и раскурил новую.
— Признаться по чести, сэр Уинсли, я скорблю меньше многих.
Ноздри Артура едва заметно раздулись:
— Вот как? Вы затаили злобу на бедного Горация?
— Не буду скрывать, я не питал большой любви к фельдмаршалу, — Черчилль отхлебнул виски, — но дело не в этом.
Сэр Уинсли склонил голову набок и прищурился. Сейчас были уместны сразу два вопроса, но он решил выстрелить из крупного калибра:
