В сорока пяти верстах выше Астрахани Волга отделяет от себя широкий приток Бузан, который идёт до самого Синего морца — так называется один залив Каспийского моря. Вся эта низменная местность покрыта непроходимыми крепями камышей и изрезана бесчисленными притоками — ериками. Их так много, что едва ли десятая часть хорошо известна, да и то старожилам-ловцам. Незнающий же человек легко может в них заблудиться так, что и не выберется.
Свернув с Волги на Бузан, «Каспий» затем пошёл по одному из ериков. Камыши, стоявшие по обоим его берегам, в узких местах сходились так близко, что, казалось, пароходу из них и не выйти. Григорий Максимович сам стоял у штурвала, мрачный и сосредоточенный. Пароходная команда про себя решила, что он сошёл с ума, так как поступок его казался необъяснимым. Он бросил буксируемые баржи и сбежал неизвестно зачем на четыреста вёрст ниже, и теперь вёл пароход неизвестно куда. Команда и так и этак обсудила неожиданное это событие и смотрела в оба за капитаном. Конечно, ничто ей не грозило, но, тем не менее, люди были неспокойны. Машинист даже серьёзно переговорил с Людмилой Николаевной, но она тоже ничего не понимала: капитан на её вопрос сухо ответил, что он знает, что делает, и на этом оборвал разговор. Состояние его, мрачное и тревожное, мучило её, но она не знала, что делать и что думать.
— Посмотрим, — сказал машинист своему помощнику, — в случае чего — связать его только и всего, коли он и в самом деле спятил. Астрахань-то вон она: рукой подать…
Уже вечерело, когда «Каспий» вошёл в довольно большой ильмень [2]. Григорий Максимович повернул пароход и осторожно подойдя к берегу, отдал якорь. По-видимому, он прекрасно знал все эти места, потому что вёл свой пароход опытной рукой.
Остановившись, он сошёл в каюту, достал со стены ружьё и охотничьи припасы и сказал Людмиле Николаевне:
— Уток тебе настреляю, Мила… Тут их видимо-невидимо по зо́рям…
Затем он сел в пароходную лодку и, взяв одного матроса, переехал ильмень и исчез в одном из ериков. Потом матрос рассказывал, что, после часового плавания, Григорий Максимыч подплыл к какой-то рыбачьей ватаге, где его, по-видимому, знали. Он долго говорил с одним из ловцов, стариком лет семидесяти, но о чём они говорили, матрос не узнал, потому что разговор шёл на неведомом языке…
