Разоблачившись, гадалки остались в чёрных до пят платьях и чёрных платках и в самом деле, как говорил когда-то Петька Татарников, стали похожими на двух ворон. Перекрестившись в «святой» угол, хотя иконы в нём не было, они принялись за Олега, отрешённо наблюдавшего происходящее. Гадалки раздели Олега донага и в четыре руки ощупывали его донельзя исхудавшее тело, то и дело перешёптываясь меж собой, надавливая в отдельных точках так сильно, что Олег вздрагивал и постанывал. Потом они одели его, укрыли.
– На мой ум, трясуница, – сказала Ефросинья.
– На мой ум падает та ж мысль… Трясуница его бьёт, – согласно закивала Авдотья. – Иначе молвить – лихорадка, – обратилась она к маме. – Трясучий родимец затрясёт, не дай Господь. Плоха болезня. Однако заговор и оберег имеем…
Ефросинья вынула из холщёвой сумки два пучка травы, запах которой тут же разнёсся по избе, один пучок подложила Олегу под пятки, второй – под голову. Потом снова перекрестилась в «святой» угол и громко запричитала:
– Ва имя Атца и Сына и Святого Духа. Аминь. У начале бе Слово и Слово бе то к Богу, и Бох бе Слово.
Затем те же слова скрипучим голосом произнесла Авдотья, после чего присела за стол, достала три корки хлеба и что-то накарябала на каждой из них карандашом.
Потом Ефросинья и Авдотья встали рядом и быстро запричитали, выкрикивая какие-то слова и разом вскидывая руки, и мне вдруг опять показалось, что по избе летают и каркают две вороны…
Уходя, кáркалки с суровым видом наказали маме, чтобы три дня подряд на утренней заре Олег съедал по одной корке оставленного ими хлеба. Ещё преподнесли настой каких-то трав. У порога Ефросинья сказала:
– Яму б мясца… Худой совсем, откель сила-то? Мы б дали, да курей-то град побил, съели. Осталась несушка да петухан…
Перекрестили кáркалки всех нас одного за другим – маму, Ирину, меня, потом уже с улицы положили несколько раз крест на нашу избу и ушли.
На четвёртый день Олегу стало лучше, он даже встал, посидел на лавке, пообедал с нами за столом, хоть от этих усилий пот градом лил с его лица, а рубаха на груди и со спины была мокрой… Радость наша продолжалась, однако, недолго: через день Олег снова слёг, у него то поднимался жар, то его знобило и трясло от холода.
В ту самую пору почтальонша принесла нам письмо, но не то, которое мы так ждали – из Ленинградского горисполкома о новой квартире, а опять из Маслянинского райвоенкомата, в котором говорилось, что сыну погибшего лейтенанта М.Ф. Ильинского – Игорю, то есть мне, предлагается поступить в Суворовское училище.
