Мужик в обвислых штанах оглядывался и бойко приговаривал.
— Так, соколы, так… Это тридцать второй участок, а вон там и тридцать третий… У нас вкругаля порядок, все пронумеровано, а как иначе? Так, вот сорок вторая, а вот и ваша — сорок четвертая!
Борис взглянул на деревянную пирамидку над холмиком — ни креста, ни звезды. Лишь выжженная на дереве фамилия и даты рождения и смерти.
— Спасибо, дед. — сказал Борис, извлек металлическую литровую фляжку, стаканчик, отвинтил пробку, налил, подал проводнику. — Выпей… Пей и иди отсюда.
— Ясненько, ясненько! — проводник с чувством принял стаканчик, радостно опрокинув его в пасть, и одобрительно сказал: — Хороша, чертовка! Сразу видно, что из Московии!.. А за живых-то тоже полагается капелюшечку?
Борис молча налил вторую порцию, попрошайка проглотил ее, собрался было еще что-то поведать, но ударился о мрачные глаза Бориса и раздумал.
— Благодарствуйте, господа, благодарствуйте.
С этим и потрусил обратно к своей ветхой сторожке.
Аркадий неторопливо расстелил в ногах могилы большое полотенце, разложил на нем нехитрую закуску и принялся бродить вокруг, собирая сучья. На боковой аллее нашел сухое бревно. В переметной суме у него был топорик, и он разрубил полено на несколько частей.
Борис, подавленно сидевший у могилы, поднял голову:
— Ты что, костер, что ли, мастыришь?
— Да. Ричард любил костры. А у меня в полиэтиленовом пакете шашлык замоченный.
— Да как-то на кладбище костер, шашлык… — заколебался Борис.
— Чушь это, — равнодушно ответил Аркадий. — Никто не обидится. А мы и за них выпьем, помянем всех, кто здесь лежит.
Шашлыки они жарили на открытом пламени и уже через пятнадцать минут мясо зарозовело и покрылось хрустящей корочкой.
Одну свечу укрепили в головах могилы, вторую поставили на полотенце, налили водки в три стакана, и Аркадий сказал.
— Да примет Господь твою наивную душу, Ричард. Ты в Бога верил, да воздастся тебе по вере твоей.
— Мир праху твоему, — еле слышно произнес Борис, и они выпили по стакану до дна.
Сильный порыв холодного ветра закачал вершины старых деревьев над их головами, и все кладбище наполнилось могучим шепотом густых крон.
— Он нас услышал, — улыбнулся Аркадий.
— Да, — кивнул Борис. — А раз услышал, то разреши и я скажу ему свое слово.
— Давай, — буднично сказал Аркадий.
Борис встал над могилой в полный рост, и неожиданно в руках его оказалась театральная шпага Ричарда. Перехватив ее двумя руками — за эфес и за колющее жало, Борис несколько раз упруго согнул гибкий клинок в дугу, словно готовился к бою, закрыл глаза и заговорил глухо, жутковато.
