Лу твердо взглянул на дедушку, прежде чем рассмеяться.
— Ты дубоголовый старый дурак. Сумасшедший-таки, не иначе. Передай мне кувшин.
— Билли, не принесешь ли нам еще льду? — попросил дедушка.
— Да-да.
— Эх, — вздохнул Лу, — давай начнем по новой. Попробуем изучить наш предмет с другой стороны...
— Пытайся, пытайся, — слышал я старика, пробираясь ощупью в темной кухне в поисках лампы на столе. Но первой вещью, которой я на столе коснулся, было ружье и патронташ рядом с ним. А ночь огласил голодный крик филина. В кустах и в песках разные зверушки, кролики, тушканчики, земляные белки наверняка вслушивались, холодея от страха.
Вернулся светлый день, и моя комната в бараке уже наполнилась знойной духотой, когда я проснулся. Полежал еще, разглядывая пауков на потолке и мух, летающих кругами. Стало совсем душно, я натянул джинсы, рубаху, сапоги, шляпу и выступил под слепящие лучи. Солнце стояло высоко на востоке, часов восемь было. Машина Лу исчезла.
Подходя к дому, я встретил дедушку, он шел из коровника, нес ведро с молоком. Позволил мне проспать мою утреннюю нагрузку, и я, слегка стыдясь этого, пробормотал «доброе утро», пряча глаза.
Мы вошли в дом, в кухню, там старик поставил молоко в холодильник. Меня ждал остывший завтрак — яичница с беконом. Есть не хотелось, но надо было: предвиделся день, полный забот. Затолкал в рот жирную еду, пожевал без удовольствия и все-таки проглотил. Кофе помог. Я и вторую чашку себе налил.
— Билли, ввечеру тебе ехать домой.
— Что? Домой?
— Ввечеру. — Дедушка протянул мне распечатанное письмо. — Это от твоей матери. Лу привез вчера. Она пишет, что если я не отправлю тебя в ближайшие дни, то она сама прилетит за тобой. Костит меня на чем свет стоит. Лу вечером опять повезет тебя в Эль-Пасо. На сей раз посадим тебя в самолет. Поглядим, ухитришься ли ты дать стоп самолету.
Могу и это, подумал я, стоит только захотеть. Вслух я сказал:
— Однако ты позволил мне остаться на целую неделю.
— Это было позавчера. В общем, мать вот так приказала.
Я поджидал прибытия ультиматума. Да и сил не было протестовать. С тоской и тяжестью на сердце доел я свой завтрак и помыл посуду.
Что до старика, он лишний раз прошелся по дому, проверяя укрепления, запас пищи и воды, патроны, ружья. Казался более сосредоточенным и менее возбужденным, чем до сих пор. Он вернулся в кухню и стал подле меня, протирая очки.
— Хороший ты был сотоварищ, Билли. Жаль, приходится тебе уезжать.
