— Каждый сам за себя решает.
— Ладно. Теперь легко так говорить. Но не в правах ли государства делать это? Если твои земли нужны для безопасности страны, не следует ли тебе покориться? Что важнее, личное достояние или безопасность целой страны?
— Никто не будет в безопасности, если государство станет отбирать твой дом. Я и не желаю безопасности. Хочу умереть на отцовом ранчо.
— Порой приходится выбирать между двух зол, — убеждал Лу.— Может, в этом случае военная необходимость важней, чем личные желания. Прав я или не прав?
— Не прав, — произнес я.
— Ты помалкивай, — сказал мне старик. Спокойно. А Лу он сказал:— Есть, по-моему, резон в твоих словах. Невеликий, но есть. Да вот чувства мои восстают против. Мой дом. Тут я родился. Мой отец трудился и бился всю жизнь ради этой земли. Он тут умер. Моя мать тут умерла. Моя жена почти до смерти тут жила. И я хочу тут умереть, когда срок подойдет. Не стану я жить в доме урывками, из благотворительности государственной, пока они не изобретут новый способ выкинуть меня насовсем. Нет, бог с ними, я на это неспособен. Я пулями повоюю, прежде чем сделаю такое.
Лу помолчал, направляя свой взор, добрый и открытый, то на старика, то в пол, то на меня, то вновь на старика.
— Понимаю твои чувства. И разделяю их. Разве я здесь десять лет собственной жизни не провел? Но глянь, Джон, — он неопределенно махнул рукой, — принадлежит ли по-настоящему тебе эта земля? Действительно ли она твоя? Принадлежит ли кому-либо? Сто лет назад апачи ею владели. Твой отец и ему подобные украли ее у апачей. Железнодорожные и скотопромышленные компании старались украсть ее у твоего отца и у тебя. Теперь выкрасть ее решило государство. Эта земля всегда кишела ворами. Отчего ж тогда название у горы? Еще через сто лет, когда мы умрем и нас похоронят и забудут, земля останется на своем месте, останется тем же бесплодным, иссохшим, выжженным клочком песков и кактусов. И какой-нибудь другой, воровитый дурень будет тянуть тут изгородь и распинаться, что земля принадлежит ему, его это земля, а всем прочим входа нет.
Дедушка улыбнулся, потянулся за сигарой.
— Надеюсь, его фамилия будет Воглин. Или Старр.
— Почему бы не смириться, старый коняга? Сдайся по-благородному, как джентльмен, позволь генералам помучиться тут дурью. Уступи им очередь.
— Уступил бы. Я не прочь. Но не желаю сдаваться как джентльмен.
Уж если сдаваться, то я — как апач. Такое уж правило. Такая тут традиция.
