– Меня поразил теперь не прежний страх, но неожиданная, новая надежда. Она явилась и от воспоминания, и оттого, что теперь замечал я. Мне пришло на ум множество предметов, плавающих у берегов Лофодена, которые были поглощены и потом выброшены Моское-стрёмом. Большая часть их была страшно исковеркана, но некоторые – я хорошо помнил это – остались целы и невредимы. Эту разницу я мог объяснить только тем, что обезображенные осколки принадлежали вещам, совершенно поглощенным хлябью: другие же предметы попали в нее к концу прилива, спустились тише в глубь и не успели коснуться русла, потому что их вынесло отливом. Мне казалось, что они могли быть подняты до уровня океана таким же образом, как опустились в бездну водоворота, не подвергаясь участи своих предшественников, которые попали сюда прежде, а потому и поглощены были ранее. Тут сделал я три важных замечания. Во-первых, что чем объемистее тело, тем спуск его быстрее; во-вторых, что из двух предметов равной величины, тот, который круглее, бежит вниз проворнее; в-третьих, что, при равной длине, цилиндрическое тело опускается медленнее. Я, после уж моего спасения, часто говаривал об этом с одним школьным учителем в нашем околотке, и узнал от него про цилиндр и про сферу. Он объяснил мне то, что я видел тогда на самом деле, то есть, что цилиндр, плавая в водовороте, представляет более препятствия воде для всасывания и тащится ею медленнее, нежели тело, равное ему по тяжести, но какой-нибудь другой формы.[1]
– Было тут одно важное обстоятельство, которое крепко поддерживало мои наблюдения и внушало мне сильное желание воспользоваться ими. При каждом обороте мы проходили мимо шеста, бочки или мачты, которые прежде, когда я взглянул в первый раз на чудеса водоворота, были на одной высоте с нами, а теперь держались вверху, выше нас, и, казалось, мало удалились от своего прежнего положения.
– Не долго думал я, что? делать мне. Я решился привязать себя к бочке, за которую держался, и броситься с нею в воду. Знаками привлек я внимание брата, показывая пальцем на бочонки, подле которых проходили мы, и старался всеми способами объяснить ему свое намерение. Наконец он, кажется, понял меня; но в ответ на это, с отчаянием затряс головою и решительно отказался выпустить из рук кольцо. Мешкать было некогда. Скрепя сердце, оставил я его на волю судьбы, прикрутил себя к бочке концом того же каната, которым была она привязана к шхуне, отвязал ее от кормы и, не колеблясь ни минуты, бросился с нею в море.
