— Вот ты меня любишь, Лизка, а? — спросил Михайло, опустив голову. — Я ведь тебя котёнком нашёл, — он расплылся в улыбке и засопел, — ма-а-а-а-ахонькую, с рукавичку.
Рысь смотрела с подозрением, с нарастающим беспокойством рычала и отодвигалась, поглядывая на дверь, царапая её вновь и вновь.
— Да любишь ведь, я знаю… — сказал Миша, осушив стакан. — Ведь у меня кромь тебя нет никого, и у тебя ж так, да? Ну, улыбнись! Ну!
Мишаня, улыбаясь, теребил звереющую рысь за загривок, за ухо, что-то там писал ей заплетающимся языком. Наконец, рысь не вытерпела и с громким рыком тяпнула зубами его за руку. Спьяну-сдуру он позабыл совсем, что Лизку песец грызнул и, видимо, схватил её за раненую брылу.
— А-а-ах, ты дря-а-ань! — заорал Михайло, прижимая руку к груди. — На кормильца кинулась!
Кровь хлестала красная-прекрасная. Миша больше испугался громкого и неожиданного рыка, чем укуса. Он вломился в подсобку, своротив по пути шкафчик с мелким инструментом, банки, горшки, разную хозяйскую утварь.
— Где ты, с-с-сука, убью! — схватил плазменное ружьё и вернулся в избу. — Выла-а-а-азь, падлюка!
Лизке с детства частенько приходилось лицезреть пьяного Мишу, и прятаться она научилась отменно. Причём, отыскала такое укромное место, что и найти её нельзя было.
Михайло, однако, намахнув ещё стакан, вылез на улицу. Ругался матом, пел, стрелял во все стороны из ружья, орал что-то, грозя звёздному небу кулаком. Наконец, выбившись из сил, он зашёл домой и рухнул на пол, не добравшись до печки. Из проёма в полу за печкой вылезла Лизка. Она долго присматривалась, спит ли Мишаня или притворяется? Осторожно выбралась из убежища, изогнулась для прыжка, перетаптываясь задними лапами, приоткрыла рот. Прыгнула на печь, в последний раз глянула сверху на хозяина и забралась под тулуп.
Мише снился тот роковой день. Обмывали начало нового сезона и капитальный ремонт космолайнера. Клим притащил раздобытый где-то литр текилы. Пили вдвоём, остальные уже разбрелись по своим рубкам. Лайнер на малом ходу парил над Сибирью. Клим сидел сам не свой: то внезапно становился агрессивным, то подолгу молчал. Но когда Михайло собирался на боковую, Клим вдруг веселел, щебетал соловьём и наливал ещё по стакашке.
— Я люблю Олесю! — вдруг выпалил он, впившись взглядом в Михаила. — Не мешай нам быть вместе.
— Чего?! — опешил Мишаня, медленно поднимаясь на ноги. — Ты о*уел, что ли?!
— Мы ещё с лётного встречаемся. Она думала, что сын вас сблизит, не хотела рушить семью, но другого выхода нет…
