Дальше все пошло как по маслу, так, как отрабатывалось на многочисленных репетициях. Старик четко и отрывисто подавал команды, а Максим быстро исполнял его указания. Он переводил рычажки приборов в нужные положения, сливал реактивы, приобретавшие в результате проводимых им манипуляций самые неожиданные цвета и запахи. Словом, выполнял привычную работу. Под воздействием отвара голова работала очень ясно, не отвлекаясь на посторонние мысли и не задаваясь лишними вопросами, а руки действовали твердо и свободно. Правда, в опыте добавились новые детали, этапы, но Максима они до поры до времени совершенно не беспокоили. А ведь поводов для удивления было достаточно.
Время от времени Афанасий Семенович, сверяясь с какими-нибудь из часов, требовал, чтобы Максим пил некоторые из полученных смесей, что тот безоговорочно и бездумно выполнял. На вкус они были не то чтобы очень противные или горькие, но все же какие-то неприятные, и в другое время Максим, несмотря на все свое доверие к старику, пить бы такое не стал, не уяснив до конца, что это необходимо. Другие растворы Афанасий Семенович выпивал сам, иногда морщась, но в то же время крякая от удовольствия, как некоторые люди пьют водку. Иногда через Максима проходили небольшие разряды, отчего он вздрагивал, хотя боли как таковой не испытывал. В эти моменты зеленые графики словно приходили в бешенство и начинали выписывать такие замысловатые узоры, которые привели бы в ужас любого физиолога. Но старик, глядя на них, только удовлетворенно кивал.
Однако чем дольше продолжались действия, тем явственнее становились неприятные ощущения, испытываемые Максимом. Жидкости казались все противнее на вкус, а уколы от разрядов все болезненней. Это уже напоминало больницу, в которой мальчик лежал два года назад с воспалением легких. Так бывало, когда ему делали прогревание. Легкое покалывание и ощущение тепла сменялись постепенно неприятным, прямо-таки крапивным жжением. Но тогда Максим точно представлял, для чего нужны физиопроцедуры, и знал, когда ожидать их окончания. Насколько же затянется нынешний опыт, трудно было даже предположить. В голове, еще недавно столь ясной и бездумной, постепенно стали возникать и оформляться в слова вопросы к старику. Неподвижность тоже начинала угнетать; члены затекали, а пошевелить чем-либо, кроме рук, не было никакой возможности. Начала понемногу исчезать и сверхнаблюдательность к деталям – словом, мир постепенно стал приобретать свои обычные черты.
