— Зовут!.. Голос мужа!..
Молодая женщина хотела вырваться из державших её объятий, но Загорский крепче привлёк её к себе, тихонько левой рукой запрокинул её голову и жарким, долгим поцелуем прижался к её губам.
— Аня! Аня-а-а! Анна Алексеевна!!! — приближались голоса.
* * *
— Ах!
Анна Алексеевна выронила из рук чашку, которую вытирала. Тонкий фарфор лежал черепками у её ног. Молодая женщина, бледная, сдвинув брови, смотрела на осколки с таким отчаянием, что муж её рассмеялся:
— Ты, кажется, гипнотизируешь свою чашку? Увы, и бездушные предметы не оживают!
Анна Алексеевна вздрогнула и заставила себя рассмеяться:
— Ах! Чашка! Я до того задумалась, что даже не могла понять, что собственно случилось?
— Вот и я тоже не могу понять: что собственно случилось?
— Да ничего! Выскользнула из рук чашка…
— Я спрашиваю, Аня, что собственно случилось с тобой?
— Со мною? Что ты хочешь, чтобы со мною случилось?
— Какая женская манера защищаться вопросами. Со дня нашего последнего бала… Вот видишь, как ты вспыхнула при одном намёке!
— Да, конечно, мне неприятно, что ты вспоминаешь мой нервный припадок, и что в том удивительного, что я переутомилась, что эта суета, жара, музыка расстроили мои нервы.
— Всё нервы и нервы! Да неужели же это модное, коротенькое слово имеет монополию объяснять всё непонятное? Ты исчезла из зала во время вальса, я искал тебя… Твои гости спроектировали какой-то факельцуг [2] и тоже хватились тебя… Звали, кричали, и, наконец, я нашёл тебя на неосвещённой террасе… одну… в слезах…
— Боже! Какое мучение, никогда не иметь права быть самим собою! Ну, может быть, я была нездорова, — почём я знаю… Мне стало душно в зале, болела голова, я вышла в сад, а потом поднялась на террасу. Там не было никого…
— Да?
— Конечно, да, если я так говорю! — она снова вспыхнула и стала говорить скорее и резче. — И вот, сама не знаю почему, но доносившаяся до меня музыка, ночь, усталость расстроили мои нервы, и я заплакала…
— И ты не слыхала, как мы тебя звали?
— Нет, не слыхала… Ну, может и слышала, — наконец всё это — такая глупая история, что об этом право не стоит говорить так много! Я даже понять не могу, почему ты этому придаёшь значение?
— Только потому, что ты — моя жена, что всё недосказанное, всё, чего я не могу понять, не только мучит меня, но и унижает.
— Боже мой, чем!?
— Твои нервы должны бы были быть более чутки… Пойми, что я не для фразы, а как принцип нашей жизни ставил доверие и откровенность.
