Жалость сильнее любви - Надежда Александровна Лухманова

Когда Пётр Дмитриевич Погоревский получил от Виктора Александровича Кардак приглашение на ёлку, он невольно вскочил с кресла, сидя на котором у письменного стола разбирал свою утреннюю корреспонденцию.

— Как, прошёл только год, и в этом самом доме, в этот самый «ужасный» вечер сочельника снова зажгутся весёлые Рождественские огни?

Пётр Дмитриевич встал и, бессознательно сжав в правой руке пригласительную записку, стал быстро ходить по комнате. Всё прошлое вплоть до «ужасного» утра, когда он узнал… теперь снова воскресло в смущённой душе. Опять вопросы, догадки, мучительные сомнения — всё, что с таким трудом довелось ему побороть, что не умерло, а только заглохло на дне его сердца, — всё теперь всколыхнулось. Вопросы, доводы, обвинения так и толпились в его уме. Он ходил всё быстрее, пока, наконец, остановился около этажерки, на которой стоял портрет в наглухо закрытой кожаной рамке. Он протянул руку, как бы желая надавить невидимую пружинку, и вдруг отдёрнул её. «К чему? Что прошло, того не воротить; и зачем мучить себя? Ведь, никто ничего не подозревает, никто никогда не обвинял его; вот только напрасно он так забросил этот дом, перестал бывать. Но ведь он же уезжал; все знали, что его вызвала казённая командировка, срок которой окончился только месяц назад. Даже сплетен никаких не было, никогда ни одного намёка… Надо покончить и с этим; это малодушие держать здесь этот портрет, хотя бы и запертым на секретную пружину. Да, завтра же я его уничтожу», — решил он и, проведя рукою по лбу, снова сел в то же кресло и тоненьким черепаховым ножичком принялся взрезывать другие конверты.

В маисовом узеньком желтоватом конверте лежала длинная оригинальная банда такой же бумаги. Красивая, ясная и твёрдая женская рука набросала там несколько строк:

«Сегодня у Кардак ёлка. Вы знаете, что моя племянница Люлю и моя крестница, значит, все заботы о празднике падают на меня. Я была очень против ёлки, но, ведь, и дети ничего не знают. Кардак настаивал, я, конечно, согласилась. Я думаю, что сегодня мы можем уже сказать ему и всем. Если бы Вы знали, как я покраснела при этом слове: пережитое горе и совпавший с ним Ваш долгий отъезд поневоле сохранили нашу тайну, а теперь вдруг узнают все. Я и горжусь этим, и счастлива, и ужасно смущена. До вечера!»

«Да, конечно, до вечера», — он решил принять приглашение на ёлку, и, поспешно пробежав глазами все остальные неинтересные письма, позвонил своего человека одеваться и затем выехал из дому.