— Так и уедешь, не попрощавшись с матерью.
— Что ты, мама.
— Иди, сынок, иди. Мы будем ждать тебя.
Анна Сергеевна держалась стойко. Ни растерянности, ни слёз, только голос иногда подрагивал. Когда она сказала: «Мы будем ждать тебя», Зойка поняла, что Анна Сергеевна говорит и о ней. Сама она только бессмысленно повторяла его имя:
— Лёня… Лёня…
Лёня неловко обнял её, поцеловал в щёку и побежал к вагону. В двери он на миг задержался, обернулся, махнул рукой, но сзади уже напирали, и Лёня полез в вагон. Через несколько секунд поезд тронулся. Кое-кто с криком и плачем побежал следом. Зойка же словно прилипла к перрону. Анна Сергеевна тронула её за руку:
— Ты заходи иногда ко мне, детка. Мы теперь с тобой одной жизнью связаны. Дорогой нам жизнью.
Зойка почти не знала Анну Сергеевну, потому что никогда не бывала у Лёни дома. Анна Сергеевна сутками пропадала в госпитале. Зойка видела её там несколько раз, но, поздоровавшись, спешила прошмыгнуть: её смущал строгий вид Анны Сергеевны. А вот сейчас она сказала «мы», объединяя себя и Зойку в одно целое.
Зойка видела, как Анна Сергеевна уходила: прямая, с виду спокойная, неторопливая. А Зойке показалось, что сама она за полчаса на перроне постарела на несколько лет. Её сознание находилось на грани нереального, и она с трудом воспринимала окружающее. То звучал в ушах голос Анны Сергеевны, хотя Зойка видела, что она уже далеко, то вдруг почудилось, что за кустами привокзальной сирени мелькнула и тотчас растаяла в воздухе большая голубая бабочка, такая большая, каких и на свете-то не бывает. Зойка была так подавлена, что никак не могла понять, почему её внимание приковало голубое платье, исчезнувшее за сиренью. Наконец она осознала, что перрон опустел и пора возвращаться домой.
— Тпру-у-у! Стой! Тьфу, скаженная! То еле ногами шевелит, а то уж как разойдётся, так и не остановишь. Ну и норов! Вот лишь бы душу помотать!
Лошадь, не слушая деда Макара, продолжала идти по двору, на который он только что въехал. На телеге рядом с молочной флягой сидели сам дед Макар и две девушки. Через открытые ворота с дороги влетело легкое облачко пыли и пустилось вдогонку за телегой.
— Да стой ты, окаянная! Тпру-у-у! Ишь, резвость свою выказывает! Тайка! Вот я те покажу, вот дай только слезть. Живо с тебя шкуру спущу! Вот кнут-то об тебя обломаю!
Девушки смеялись, а лошадь, привыкшая к угрозам деда Макара, знала, что он их никогда не осуществляет, и продолжала тащить телегу, пока не дошла до кормушки, стоявшей в конце двора около сарайчика, в котором её содержали. Она потянулась к деревянному ящику, где после утренней кормёжки осталось немного травы.
