— Мы должны тебе кое-что сказать, — произнес Тито.
— Ну-ну, говорите.
Она продолжала идти не останавливаясь.
— Если бы мы были поэты, мы послали бы тебе стихотворение, если бы мы умели рисовать, мы послали бы тебе рисунок, если бы у нас были деньги, мы послали бы тебе что-нибудь очень-очень большое. Например, «мерседес» с открытым верхом. Но у нас нет денег, мы не умеем рисовать и совсем не умеем писать стихи.
— Ну-ну, говорите.
Она шла дальше, в сторону реки.
— Мы должны тебе что-то сказать, о чем-то тебя попросить, — начал Тито.
— Просите, — сказала она. — Но я не даю взаймы — три-четыре бакса, конечно, дать могу, но не больше.
— Речь пойдет не о деньгах, — сказал Тито.
— О, — сказала она, — ну и отлично! А то у меня денег нет.
— Речь совсем о другом, — продолжал Тито. — На самом деле все очень просто. Мы хотим, чтобы ты делала с нами все, если ты сама, конечно, хочешь.
Она не остановилась. И не посмотрела на нас.
— Все? — повторила она нейтрально, словно речь шла о пакетике супа.
— Все, — повторил Тито, а Поль сказал:
— После того как у нас с тобой будет все, мы вспотеем так, что можно будет наполнить три ванны нашим потом — вот как мы хотим, чтобы это было. А Бог, если он хоть немного на нашей стороне, пошлет на землю град, чтобы казалось, что забили сразу сто тысяч барабанов.
— Град? — удивилась она. — В июне месяце?
Мы остановились, так как хотели, чтобы она на нас посмотрела. Теперь и она тоже остановилась.
— Мы хотим, чтобы ты делала с нами все, если ты, конечно, сама не против. Вот, что мы хотели тебе сказать. Это наше самое заветное желание. Мы не умеем писать стихи или рисовать картины, мы не снимаемся в кино, мы не можем подарить тебе белый автомобиль с открытым верхом, и поэтому мы знаем, что мы нахалы. Но мы надеемся, что ты простишь нам наше нахальство. Ведь мы не можем больше ждать.
Она засмеялась. Очень громко. Потом схватила руку Тито и поцеловала его руку. Впервые на нашей памяти она такое сделала. Потом пробормотала что-то на своем родном языке, но мы, конечно, не поняли, что это было.
— Все — это слишком много, — сказала она. — Если человек неглупый, то ему довольно не больше половины. Только дураки просят все. Все — это тяжело. Так долго не протянешь.
Вскоре мы оказались на ее любимом месте на набережной. Мы не решались произнести больше ни слова.
— Почему? — спросила она. — Почему бы я вдруг согласилась?
— Мы не знаем, — сказал Тито, — и это правда. Даже если бы мы знали, мы бы все равно не говорили, потому что боялись бы, что это все испортит, и потом уже ничего не поправишь. Но мы и в самом деле не знаем.
