— Пятеро! — объявил он, когда мы вошли. — Пятеро звонили, и им очень понравилось. Я им потом всем перезвонил, им очень понравилось буррито.
Рафаэлла сидела на кухне.
— Может быть, все еще получится, может быть, — сказала она и обняла нас.
Мы не высказали того, что на самом деле думали. Мы на это не решились.
— Холодильный отсек, — раздавался голос Эвальда Крига, — вы нашли холодильный отсек?
Мы посмотрели на Рафаэллу. Она вся пропахла буррито. Ее красное платье в белый горошек было все в пятнах. Много лет назад она не сунула нас в мусорный мешок вместе с пищевыми отходами. Только теперь мы поняли, что этого никогда не забыть — ту минуту, когда ты решил этого не делать. Как и ту минуту, когда ты решил это сделать. Все, что с нами произошло или еще произойдет в жизни, было следствием ее решения не прятать нас в пищевые отходы. Правда, однажды она спрятала нас среди горы арбузов. Когда мы въезжали в эту страну, мы были спрятаны среди арбузов — больших зеленых арбузов.
Если бы Рафаэлла тогда решила спрятать нас среди пищевых отходов, мы были бы сейчас святыми душами. Мы были бы сейчас с нашим отцом. Он ведь теперь святая душа. Некоторые люди считают, что у разбойника не может быть святой души, но мы думаем по-другому. Пускай он нас бил, пускай он бил Рафаэллу, но теперь он — святая душа. Мы точно не знаем, что означает святая душа. По нашему мнению, это что-то вроде плаща, очень красивого плаща из голубого бархата.
Мы улеглись в кровать. Эвальд Криг снова спал рядом с телефоном.
Мы же приняли одно очень важное решение: хорватка — это наша избранница. Она будет делать с нами все. Делать с нами все должна она и никто другой. Бог посмотрит на это одобрительно. Он пошлет на Землю молнии и дождь, и еще град с горошинами величиной в четыре квадратных сантиметра, чтобы всем показалось, что забили сразу сто тысяч барабанов. Завтра мы скажем ей это — то, что она должна делать с нами все. Что мы очень хотим, чтобы она делала с нами все.
Дальше события вдруг начали развиваться очень быстро. Словно сорвалась крышка с миксера, пущенного на максимум, и сливки разбрызгались по стене, по потолку, угодили вам в лицо и на обувь.
Поговорить с ней перед уроком нам не удалось. Она вошла в класс последней. Но когда урок закончился, мы побежали за ней — чего мы обычно не делаем. Обычно мы соблюдаем достоинство. Мы догнали ее на улице напротив станции Пенн.
— Ты куда? — спросили мы.
— Никуда, — ответила она.
