и в страхе перед врагом. Вообще превозносили и того, кто предупреждал чужое злодеяние и кто подстрекал к неожиданному новому. Родство связывало людей меньше, чем товарищество, — товарищ действовал смелей и безоговорочней: ведь товарищества эти составлялись не на пользу и по законам, но из корысти и против существующего порядка, доверие в них держалось не столько уважением к божескому закону, сколько соучастием в общих противозакониях. Добрые предложения противников принимались не по благородному доверию, но лишь со всеми предосторожностями и под давлением силы. Выше считалось отмстить, чем не пострадать. Если и случалось заключать клятвенное примирение, то лишь из-за обоюдной безвыходности положения, когда не бывало уже иных средств; а едва являлся случай упредить беспечность другого, как дерзали на все, и слаще было мстить доверившемуся, чем нападать открыто: победитель оказывался в безопасности и за удачное коварство приобретал славу тонкого человека. Ведь большая часть людей охотней готова слыть ловкими злодеями, нежели добродетельными простаками: последнего названия они стыдятся, первым гордятся. А источник всего этого — власть, которой ищут из корыстолюбия и честолюбия; отсюда и страстность людского соперничества. И в самом деле, с чьей бы стороны ни становились люди во главе государства, слова у них были самые благовидные и о преимуществах всенародного гражданского равноправия, и о здравом правлении лучших людей; но в речах выставляя себе наградою общее благо, на деле они всячески боролись лишь за преобладание, отваживались на ужаснейшие злодеяния, выходили в своей мстительности за все пределы, руководствуясь не справедливостью и государственною пользой, а соображаясь лишь с угодою своей стороне; а приобретя власть путем несправедливого голосования или насилием, они рвались утолить чувство минутного соперничества. Добропорядочность и те и другие не ставили ни во что; напротив, кому случалось достигнуть цели, зазорно употребив благовидные доводы, того охотнее слушали. А кто из граждан держался середины, те истреблялись обеими сторонами — за отказ от поддержки или просто из зависти к их существованию.
83. Таким образом, вследствие междоусобиц нравственная порча во всех видах водворилась среди эллинов: простодушие, столь присущее благородству, было осмеяно и исчезло, а возобладала недоверчивая неприязнь. Для умиротворения не было ни силы речей, ни страха клятв. Так как все считали, что верней ни на что прочное не рассчитывать, то заранее смотрели не на то, можно ли довериться другому, а на то, как бы не попасть в беду. Кто был слабее мыслью, тот обычно и брал верх: сознавая свою недальновидность и проницательность противников, они боялись, что отстанут в рассуждениях и вражеская изворотливость опередит их кознями, а поэтому приступали к делу решительно. А те, кто свысока воображали, что ими все предусмотрено и нет нужды в силе там, где можно действовать умом, сплошь и рядом погибали по своей беспечности.
