Поцеловав матери руку, он с шутливой почтительностью спросил:
— На прежнее место вернуть вас прикажете или…?
— Ступай уж! — отмахнулась Мария Федоровна и легко поднялась с кресла. — Сама дойду. Надоело уж лежать-то. А ты — иди. К делам своим.
Улыбнулась, глядя вслед Савве: «Славный, однако, сын получился. Во всем — талантлив. И самый главный талант имеет — к жизни. А это — не всякому дается…»
* * *
— Что ж такое?! У тебя откуда руки растут? — одетый в перемазанную мелом куртку, Савва отчитывал растерянного столяра. — Не потерплю! Еще раз такую работу увижу — уволю в минуту! Или дело делай, или — с глаз долой! А ты чего стоишь? — обернулся он к высокому длинноволосому мужчине с рыжими усами, в длинной подпоясанной шнурком рубахе и сапогах, стоящему в дверном проеме. — Вон, краску бери и кисть! Коли не знаешь, что делать, так я тебе расскажу! И быстрее, шевелись, шевелись! — прикрикнул он и начал отряхиваться.[20]
— Познакомились, я вижу? — из-за спины длинноволосого вынырнул Немирович. — Савва Тимофеевич, позвольте представить. Алексей Максимович Пешков. Он же — Максим Горький — наш автор. Вы, так сказать, заочно знакомы, — проговорил, с трудом сдерживая смех.
Савва вытер руку о край куртки и, приветливо улыбнувшись, протянул Горькому.
— Очень рад, Алексей Максимович. Наслышан. Жалею, что «Мещан» в Петербурге посмотреть не смог. А то бы еще тогда познакомились. Уж не обижайтесь — не терплю лентяев. Гляжу — без дела стоите. Вот и хотел вас в дело впрячь.
Горький крепко пожал Савве руку и отбросил волосы назад.
— Я тоже рад. А насчет лени — согласен. Лень — дурная вещь. Хотя, скажу по секрету, иногда мне это дело очень даже нравится! — признался он, смущенно улыбнувшись.
Савва с интересом посмотрел на писателя. Хоть и не любил ленивых, но искренность привлекала.
Они не спеша прошли по стройке, разговаривая непринужденно, как давние знакомые: то о качестве кирпича, то о московской погоде, то о будущих пьесах.
— Завтра у Марьи Федоровны будете? — пробасил Горький, наклоняясь, чтобы не стукнуться головой о деревянную балку. — Я Леонида Андреева почитать обещал. Придете? — Савва не успел ответить — Горький задел ногой и опрокинул ведро с мутной жидкостью, похожей на разведенное молоко, едва успев отскочить в сторону.
— Вот уж, кого не люблю, так это Андреева, — сказал Савва, будто и не заметив его неловкость, и направился к оконному проему подышать свежим воздухом. — Да и он меня, знаю, не жалует. Слыхал, «Ермаком Тимофеевичем» прозвал. Я бы лучше вашу новую пьесу послушал. Я уж от Марьи Федоровны и название знаю — «На дне». Интересное, прямо скажу, название, непривычное. Может, ее почитаете? — с любопытством оглядел нового знакомца при ярком дневном свете. — «Интересное лицо. С загадкой. Значит, не так прост, как одевается».
