— Прасковья! Отворяй окна!
В комнату вбежала перепуганная прислуга.
— Осторожно, барин, не уроните, — бормотала она, растерянно глядя на хозяйку, правда ли надо открывать окна.
— Сердца, говоришь, не чуешь? — мать сильными пальцами сжала его плечо. — А сердце то у тебя при себе, Саввушка? Иль отдал кому?
Савва, перестав улыбаться, осторожно поставил мать на пол.
— Коль, матушка, решу, что отдать надо — отдам. Ни у кого не спрошу, — глухо сказал он.
— Смотри, Савва. Тебе жить, — Мария Федоровна опустилась в кресло. — Только не думал ли ты, что человек свою смерть своей жизнью заслуживает? А кому много дано — с того много и спросится. А коли не справишься? На чепуху жизнь потратишь? Как пред Господом предстанешь? Чем оправдаешься? Любил, мол, и жизнь свою любви посвятил? А коли не любовь это вовсе, а баловство окажется? Что тогда? Чем заплатишь за ошибку? Жизнь-то одна, не перепишешь!
Савва отошел в сторону и, привалившись к краю комода, знакомо пахнущему кислинкой, вдруг вспомнил, как в детстве любил прятаться в укромном уголке между открытой дверью и комодом и сидеть там на полу, прижавшись щекой к шершавой деревянной поверхности, пока брат искал его по всему дому.
В детстве все было понятно. Обиды, сомнения, горечи растворялись во сне, и каждый следующий день был как новая жизнь, начатая с перевернутой страницы. Каждый день был длиною в жизнь. А теперь дни превратились в часы, расписанные по минутам, и жизнь несется как поезд, не давая разглядеть то, что пробегает за окном. Каждый день — длиною в час…
«Вернуть бы детство, начать бы все сначала… И — что тогда? Не-ет. Жизнь свою раскручивать назад нельзя. Что сделал, то сделал. Все мое. И синяки, и победы…»
Перед мысленным взором вдруг возник зрительный зал нового театра.
«Много мест, значит — много зрителей будет. Надо все-таки с Шехтелем поговорить и вентиляцию зрительного зала усовершенствовать. К Марье Федоровне обещал заехать, сказала, ждать будет».
Савва поднял глаза и столкнулся с внимательным взглядом матери.
— Любовь-то, человеку дается не для того, чтобы он с ней носился, как с писаной торбой, забыв обо всем, — продолжила она, — а для того, чтобы крылья у человека вырастали, силы прибавлялись для добра и дела полезного… О чем задумался, сын? О моих словах или о своих мыслях?
— Конечно, матушка, о ваших словах. Истинная правда — любовь силы дает для дел полезных и добрых. И посему — позвольте откланяться. Дела-то, матушка, они ждать не любят. Обидеться могут от невнимания.
