Потом странности начали замечать и другие. Один фельдфебель кирасирского полка, расположенного рядом с нами, клялся, что своими глазами видел в подлеске десятка два марширующих при полной форме французов, причем марширующих в сторону своих же редутов. Они двигались ровным строем, чеканя шаг, как на параде, и отбивая ритм руками. Такое поведение не могло не показаться странным, фельдфебель сумел подобраться поближе и увидел, что все марширующие французы были мертвы, при этом животы их были начисто выпотрошены, а глаза выколоты. Он уверял, что странный отряд мертвецов промаршировал рядом с ним и удалился в сторону расположения своих частей, откуда через час донеслись звуки стрельбы и жуткого переполоха.
Потом французы стали попадаться чаще. Некоторые походили на скелеты, выкопанные прямиком из могилы, столь мало на них оставалось плоти. Другие ползли на руках, сжав в сведенных намертво челюстях собственные уши или носы. Встречались и те, кто вовсе потерял человеческий облик. Все они шли в одну сторону. Я лично повстречал как-то в вечернем дозоре француза, деловито маршировавшего по опушке, и ему не мешало даже полное отсутствие кожи. Я попытался остановить жуткого мертвеца, но через несколько минут вынужден был отступиться — кто бы из тоттмейстеров не вдохнул признаки жизни в это мертвое тело, сила в нем была чудовищная.
У французов ушло добрых два месяца, прежде чем они сообразили, кто тот неистовый тоттмейстер, что преподносит им такие сюрпризы. К тому моменту личный состав был настолько деморализован, что единственное, на что хватало сил их офицеров — удерживать солдат на рубеже. За голову Даница лягушатники объявили богатое вознаграждение — две тысячи крон. Мы были уверены, что уж после этого он точно найдет свою пулю, однако же Карл даже ухом не повел. По крайней мере, его визиты в ночной лес не прекратились ни разу. Больше напуганный, чем взбешенный его выходками, противник дошел до того, что полностью отменил разъезды, выездные дозоры и увольнительные — лишь бы лишить Даница его страшного материала, из которого он лепил свое сумасшедшее воинство. Тем не менее тот умудрялся где-то доставать мертвецов, не гнушаясь даже селянами. Однажды французский редут был атакован французским же взводом кирасир, полегшим, если верить признакам разложения и остаткам одежды, в жарких боях под тем же местечком примерно год назад.
Кажется, это было последней каплей — едва ли не половина французов в ту ночь попросту дезертировала, вражеские позиции были заняты с минимальными потерями на следующий же день. К награде Даница все же не представили — видимо, в штабе сочли, что его подвиг по защите Империи носит чересчур субъективный и экспрессивный характер. Даниц не протестовал. Когда война закончилась, он, совершенно невредимый, но такой же бледный и все с теми же запавшими глазами, вернулся домой, во Франкфурт. Через бывших сослуживцев изредка проходили весточки — говорили, он стал почтмейстером и днями напролет сортирует письма, пакеты и депеши. Говорили также, он ничуть не изменился с тех пор, как снял магильерский мундир, — все такой же спокойный, молчаливый и заметно картавит, если изредка вставит слово-другое. Не припомню, чтоб он зазывал кого-то в гости, мы же, продолжив службу, наносить визиты тоже не спешили.
