Петербургская повесть | страница 16
— Я человек небогатый, служба вряд ли может обеспечить меня. Мне кажется, что я не гожусь для нее. К тому же я чувствую призвание к театру.
— Играли вы когда-нибудь?
— Никогда, ваше сиятельство.
Гоголь почему-то умолчал о своих нежинских успехах.
— Не думайте, что актером может быть всякий: для этого нужен талант.
— Может быть, во мне и есть какой-нибудь талант.
— Может быть! На какие же амплуа думаете вы поступить?
— Сам не знаю. Полагаю — на драматические роли.
Князь оглядел просителя с плохо скрытой насмешкой.
— Я думаю, что для вас была бы приличнее комедия. Впрочем, ваше дело.
И, обратясь к секретарю, приказал дать записку к инспектору русской труппы Храповицкому, чтобы тот испытал Гоголя и доложил о результатах.
Гоголь вышел от Гагарина несколько обнадеженный, хотя самое страшное было впереди.
Храповицкий назначил явиться в Большой театр в утренние часы, когда бывают репетиции.
Большой театр — главный из петербургских театров — стоял на окраине, в Коломне. Он в полной мере соответствовал своему названию — здание грандиозное, с мощным колонным портиком, равно великолепное и снаружи и внутри.
Но Гоголю было на сей раз не до красот. Его волновало предстоящее испытание.
Инспектор русской труппы Храповицкий, подполковник в отставке, был человеком весьма своеобразным. Актеры за его спиной подсмеивались над ним и рассказывали анекдоты о его невежестве. Как-то начальник репертуара Зотов прислал Храповицкому записку, предлагая положить в Лету какую-то новую пьесу. Храповицкий прочел и задумался. Потом обратился к актеру Петру Каратыгину:
— Посмотри, пожалуйста, что это такое пишет мне Зотов: тут, верно, ошибка, и надо было написать «отложить к лету». Но летом такую большую пьесу нам ставить вовсе не выгодно.
Пришлось Каратыгину объяснять, что в записке Зотова речь идет о Лете — реке забвения в мифологии.
В актерах Храповицкий ценил красивую внешность, громкий голос, уменье протяжно с завыванием читать стихи, изображать неистовые страсти и принимать эффектные позы. Наружность Гоголя ему не понравилась: ни роста, ни осанки — и туда же, в актеры.
Он сунул тетрадь и велел:
— Читайте.
Читать без всякой подготовки, да еще с выражением, монологи из трагедий Расина в дубовом переводе графа Хвостова было делом немыслимым. Хвостов в стихах подпускал такого, что, как говаривал Иван Андреевич Крылов, и трезвому не выговорить. Гоголь все время запинался. К тому же читал он просто, естественно, не так, как любил Храповицкий.
