Никто не догадывался, что внутри новой Айлиши, спрятанная под ледяной коркой отчуждения мучительно умирает прежняя Айлиша. Только та, потерявшаяся девочка знала, чего ей стоит наука и каждый раз, причиняя даже невольную боль, резала она себя, свое живое медленно остывающее сердце.
О, как бы хотела послушница отринуть свой Дар, отказаться от него навеки! Но никому она не могла сказать о своем страхе.
Лесана с Тамиром смирились. Впустили в души мрачный холод Цитадели, все дальше и дальше отдаляясь от той поры, когда были перепуганными первогодками. И только юная целительница по-прежнему оставалась наивной девочкой, верящей, что лекари несут только добро. Выбор судьбы она так и не приняла и теперь истово ненавидела себя за ту силу, которой по злой иронии оказалась наделена.
А еще ее все так же терзали сны. Теперь каждую ночь являлась ей женщина-псица, молчаливо протягивавшая израненные руки, на которых лежали, свесив толстые лапы и глупые морды, рыже-черные щенки с пушистыми колечками хвостов. И кто-то далекий, незримый тоненько плакал…
Айлиша перестала спать. Боялась. Ее шатало от усталости и корежило от навечно поселившегося в душе страха. Временами она путала сон и явь, а голоса креффов казались однообразно бряцающими колокольчиками, чей пронзительный звон бил по нервам, бередил нервы, но оставался непонятным. Просто… шумом.
Иногда, когда не оставалось сил держать глаза открытыми, девушка позволяла себе ненадолго проваливаться в дрему прямо на уроке. Ей казалось, что белым днем, среди гомонящих послушников, кошмары побоятся прийти, а жалобный детский плач хоть на четверть оборота оставит в покое. Втуне.
К страху перед кошмарами добавился страх, что о ее постыдной тайне узнают креффы. И тогда лекарка начала тайком варить для себя отвар, дающий беспамятство. Перед сном, выпив сбор заговоренных трав, она проваливалась в черную глыбь. Но темнота, поселявшаяся в рассудке, не приносила ни покоя, ни отдыха, ни облегчения. Сделалось даже хуже. Мерещилось, что детский голос навсегда поселился в голове. Однако никто, никто не замечал, как изменилась послушница. Одна лишь Нурлиса, встречая выученицу в мыльне, неодобрительно качала головой и вздыхала…
* * *
Случилось то в полдень на исходе последней седмицы студенника. Морозы стояли суровые, звонкие. На реках лег крепкий лед, и санный путь протянулся накатанный. В Цитадель часто приезжали обозы с товаром и путешественниками.
Нынешний торговый поезд ничем от иных не отличался. Разве только числом народа. Богатый был поезд, людный. Пять саней только товарами нагружены, остальные четверо — купцами да попутчиками.
