– Вы обвиняетесь в нескольких тяжких преступлениях, – объявил председатель. – Первое – это поджог дачных участков наших граждан – провокация с целью очернить нашу славную охрану устоев государства. И, как следствие, смерть поселенцев путем сожжения.
Мы с Эдиком остолбенели.
– Все знают этих головорезов – они на все способны! – закричал Эдик. – Свалить свои подлости на других – для них раз плюнуть!
– Орган расследований изучил это дело и узнал, кто преступник.
– Есть свидетели!
– Они не понадобились – все очевидно.
Мы только смотрели на судью с изумленным недоумением.
– Вы возглавляли так называемое независимое вече, где собралась жалкая кучка народа? – вопросил грозный голос из-за стола.
Эдик заволновался и снял очки, беззащитно глянул в зал.
– Это было разбуженное сознание народа! У достоинства людей нет предводителей!
Я снова вспомнил родственные взгляды людей на независимом вече, и снова вышел в этот серый мир, как из яркой цветной выставки. Выхожу – и улица в ярком цветении. Но проходит минута – окрестность уже вновь тускнеет в загадочном осложнении, в равнодушии толп снова трудно душе.
Дознаватель вскочил и охотно доложил:
– А ето еще – определяет защитников державы песьими главами.
– Да, господин собиратель доносов, – отбрил я его. – Так называли опричников царя Грозного, о чем вы слышали. Песьи головы подвешивали на шее лошади, и еще метлу на кнутовище.
– Еще одно обвинение, – продолжал бесстрастный председатель, – изложено в постановлении достославного парламента. Неслыханное разрушение всех наших преданий!
Окончательно сникший Летописец встрепенулся:
– Ние не переместились от предания, но глубоко разглядывали основы!
Спорить было бесполезно, но в лихорадке я снова впал в обычную иллюзию доказывания своей истины другому, который не хочет услышать.
– Закрытие передовой Академии – позор парламента! Это прекращение борьбы за будущее гуннов. Вы сами прекрасно знаете, что пора что-то менять.
– Вы ставите себя вне закона, но он не минует вас.
– Нечеловеческий характер законов – прямое свидетельство абсолютной отрешенности разума, создавшего закон. Так говорил сухарь Гегель. Даже он почувствовал! Что-то человеческое в нем было.
– Мы отсекаем нездоровые члены.
– Вы одни знаете, где здоровье, а где болезнь? Закон должен быть только для насильников над людьми.
Эдик от волнения высокопарно произнес:
– Ваш закон – священный меч отрядов туменов, занесенный над трепещущей жертвой. В нем собраны все залежалые анналы прошлого, которые у горящего куста преподнес сумасшедшему жестокий Господь Мира в виде скрижалей, высунувшись из облаков.
