Деннис ничем не выдал, что это название ему знакомо, но ощутил мгновенную похожую на укол радость, вспомнив, что в начале знакомства хотел было перекинуть мостик между ними, упомянув мимоходом о своем занятии, а потом передумал. Это бы не было должным образом оценено. И сейчас он лишь взглянул на нее ничего не выражающим взглядом, а Эме сказала:
— Не думаю, чтобы вам приходилось когда-нибудь слышать о них. Это ужасное заведение, где хоронят животных.
— Там не поэтично?
— Я никогда не бывала там сама, но мне рассказывали. Они пытаются делать все как у нас. По-моему, это даже где-то кощунство.
— О чем же вы думаете, когда приходите сюда по вечерам?
— Только о Смерти и об Искусстве, — ответила она просто.
— Полувлюблен в целительную смерть…
— Что это, то, что вы сказали?
— Это из одного стихотворения.
…Сколько раз,
Полувлюблен в целительную смерть,
Я в юности просил ее в стихах
Позволить вздоху тихо отлететь.
А ныне мне желанней, чем всегда,
Без боли в мрак полночи отойти…
[10]— Это вы написали?
Деннис заколебался:
— Вам нравится?
— Еще бы, бесподобно. Я как раз об этом очень часто думала, но только я не могла выразить. «А ныне мне желанней, чем всегда» и еще вот это: «Без боли в мрак полночи отойти». Ведь именно для этого и существует «Шелестящий дол», правда? По-моему, это просто замечательно — сочинять такие стихи. Вы их написали после того первого раза?
— Они были написаны задолго до этого.
— Даже если б вы написали их в «Шелестящем доле»… даже на самом Озерном острове, все равно бесподобней не скажешь. А до моего прихода вы тоже что-нибудь сочиняли в этом роде?
— Не совсем.
Музыкальный перезвон колокольчиков с Прекрасной Башни долетел через гладь озера, возвещая о времени.
— Шесть часов. Сегодня я должна вернуться пораньше.
— А мне еще предстоит закончить стихотворение.
— Вы напишете его здесь?
— Нет. Дома. Я иду с вами.
— Мне бы хотелось прочесть его, когда оно будет готово.
— Я вам его пришлю.
— Меня зовут Эме Танатогенос. Я живу недалеко, но пошлите его лучше сюда, в «Шелестящий дол». Здесь мой настоящий дом.
Когда они подошли к перевозу, паромщик заговорщицки подмигнул Деннису.
— Явилась все-таки, а, друг? — сказал он.
Все профессиональные движения мистера Джойбоя были исполнены бодрой жизнерадостности. Он стянул с рук резиновые перчатки с тем же блеском, с каким снимает их герой Уиды[11], возвращаясь из своих скаковых конюшен, швырнул их в почечную лоханку и натянул чистую пару, которую держал наготове ассистент. Потом он извлек визитную карточку, из тех, какими фирма в изобилии снабжала продавщиц цветочной лавки, а также хирургические ножницы. Не отрывая ножниц, он вырезал из карточки овал и обстриг его по краям примерно на полдюйма. Потом он склонился над трупом и потрогал челюсти, чтобы убедиться, крепко ли они сжаты, затем, оттянув губы, вставил карточку параллельно деснам. Это был великий момент; ассистент не уставал восхищаться тем, как ловким движением больших пальцев мистер Джойбой отгибал края карточки, а потом, ласково прикоснувшись кончиками обтянутых резиной пальцев к сухим, бесцветным губам покойника, возвращал их на место. И вот — пожалуйста! Там, где раньше была скорбная гримаса страдания, теперь сияла улыбка. Это было проделано мастерски. Доделок не требовалось. Мистер Джойбой отступил на шаг от своего творения, стянул перчатки и сказал:
