— Я, голубчик, не могу оставаться здесь ни одного дня… Ты это и сам понимаешь… Я подарила бы тебе еще несколько дней жизни… своей, а ты мне — своей, но… ведь это невозможно…
— Я хочу отдать тебе всю свою жизнь и душу отдать, а ты…
— Смешной… Мальчик… У меня нет души, чтобы обменяться с тобой… А жизнь… Нельзя брать чужую жизнь, когда не знаешь часто, что делать со своей…
— Не любишь ты меня!..
— Как умею… Я тебе говорила… Бери, какая есть…
— Калерия, ради Бога прошу — останься еще!.. Я не могу расстаться с тобой… не могу… Ах, ты не понимаешь этого… не хочешь понять…
Я припал к ней на грудь и не хотел оторваться…
— Ты как… ребенок у матери… Я тебе говорю, что осталась бы еще, но где…
— Я поеду с тобой… Ты смеешься?
— Нет… Этого не могу… Нельзя.
— Ты кого-нибудь любишь?
— Меньше, чем тебя… Не делай мне больно.
— Я мог бы убить тебя, Калерия!..
— За что?
— Не знаю… не знаю…
— Негде… Негде спрятать наш грех… Ведь люди это называют грехом…
— Если бы ты… Нет, тебе это покажется смешным…
— Ну, говори!..
— Мне хочется быть с тобой… только с тобой… Я унес бы тебя на край света, на необитаемый остров, и не знаю — куда… Тебе смешно…
— Какой ты милый… Я смеюсь потому, что твои слова пробуждают во мне детскую радость… Я смеюсь от восторга… Говори же!
— В старом бору, на берегу озера, живет лесник. Старик. Он рыбак и охотник… Мы друзья… Ты смеешься?..
— Ах, капризник! Я слушаю, слушаю… И, кажется, немного понимаю… Ты хочешь, чтобы там, в лесу, был наш «Край света»? Да?
— Да. Там есть домик. Старик живет летом в землянке, а мы… Ты не захочешь…
— Хочу! Это мне страшно нравится… Почему ты не веришь?… Тише, тише, ты задушишь меня… Ну, пусти же!..
Взошло солнце.
Яркая полоса золотисто-розового света ударила вдруг в окно и вместе с улыбкой заиграла на смуглом лице Калерии…
Где-то далеко играл на свирели деревенский пастух. Калерия прислушалась.
— Как хорошо… Можно снова поверить в счастье…
Обернулась, ласково посмотрела мне в глаза:
— Помнишь, в «Евгении Онегине»?
И, грустно, качая головой, потихоньку пропела:
«Пастух играет… А я-то, я-то»…
XIII
Ярко-зеленый, с белыми, красными, желтыми и голубыми цветочками, лужок. Кругом — старые сосны. Только с одной стороны — голубой просвет: там, под горой — круглое притаившееся озеро, как огромное овальное зеркало в рамке из камышей и кустов: в неподвижных глубинах его — голубое небо, с повисшими в нем белоснежными облачками. С горы — бесконечный синеватый туман далеких лесов… Молодые елки и сосенки, выбежав из старого хмурого бора, словно малые дети, побежали под гору и, рассыпавшись по склону до самого озера, остановились в изумлении пред ярким светом и далеким горизонтом… На краю бора, под соснами, стоит и смотрит двумя окошечками на озеро новая смолистая избушка лесника, а пониже, на спуске — зеленый холм, с темной обросшей плесенью дверкой и крошечным окошечком. Это — землянка, первоначальное жилище старика, где он скрывался и зимой, и летом, пока не выстроил, наконец, избушки. Бережет он ее… Для кого? Бог его знает. А, может-быть, просто привык к своей землянке и жалеет бросить ее. В землянке — все немудреное его хозяйство; там пахнет овчиной, дымом, печеным хлебом и кислым квасом, а в избушке — все новенькое: золотятся свежеструганной сосной стены, лавки, косяки, скамейки, божница, а на полу — половичок из золотой соломы; печка выбелена, жерло ее прикрыто пестрядинной занавесочкой… На полке — самоварчик и тоже точно сейчас из лавки: блестит, словно золотой. Сизый глиняный рукомойник на веревочке. Крылечко с перильцами — на лужок. Нет двора, нет забора, загородки… Зачем? Всё — Божие и всё — твое… И небеса, и сосны, и вода в озере, и лужок с цветочками, и грибы, и ягоды, и дикая птица, укрывающаяся в лесных трущобах…
