— Да!
Кар быстро шагнул к выходу. Чанрет бросился следом. Схватил за плечо.
— Стой! Куда ты пойдешь? Ты же хуже пьяного!
Он силой усадил Кара на постель. Принес большую чашу.
— Пей. Понимаю, ты не виноват, тебе хоть разорвись между нами. Если б сказал раньше… Я бы сам поговорил с Аррэтан. А теперь поздно.
Кислое питье огнем прокатилось в горло. Чанрет опять налил, в этот раз себе тоже. Кар жаждал опьянения, и оно пришло. В голове зашумело, и все, что так долго сдерживал, хлынуло наружу. Вскоре он понял, что пересказывает давний разговор с вождем, а Чанрет слушает, хмурясь и не забывая подливать в обе чаши. Спохватившись, Кар тут же махнул рукой: все равно выходит предателем перед обоими, какая разница?
Ясный летний вечер только начался, когда Кар забылся тяжелым пьяным сном на постели Чанрета.
А наутро пришли имперские солдаты.
Они шли кратчайшей дорогой из Тосса, налегке, не обремененные пехотой и обозом, не скованные тяжестью лат. Конники в кольчугах и легких шлемах — передовые отряды, гонимые в бой священной яростью жрецов. Не больше тысячи всадников, но всякому ясно, что это лишь начало. Остальная армия не задержится надолго.
Вершины холмов на западе только оделись густеющей красновато-серой дымкой, а селение уже было на ногах. Дома опустели. Выезжали навстречу врагам воины — успевшие, пока жены и сыновья седлали коней, натянуть плотные кожаные панцири и шлемы, проверить оружие. Грузили на повозки нехитрый скарб, запрягали быков, торопливо собирали ревущих детей женщины. Мчались по пастбищам юные девушки, верхом без седел, раскрасневшиеся, с летящими по ветру волосами. Громко крича, сгоняли скот, им вторили звонким лаем собаки. Племя спешно собиралось в путь. Обратно, к Ничейной Полосе, как заведено, как повторялось из века в век: пришли братья-аггары — сражайся, пришла Империя — сражайся и беги. Кара, впервые переживавшего такое нападение, привычная обреченность этих сборов ударила в самое сердце, заставила подавиться болью и несправедливостью. Империя! Кичливая, шумная, ничего не видящая за собственной праведностью, вечно ли она будет гнать и убивать? Неужели не найдется на нее управы? С криком ненависти взлетел он в седло. Ударив коленями, направил лошадь за край селения, где собирались воины. Враги быстро приближались, уже виден был блеск солнца на шлемах рыцарей, алый пламень жреческих одежд. Предводители священной войны, жрецы-воины, носители черных поясов, они ехали впереди войска, без кольчуг, в одних только алых плащах поверх сутан, как будто опасность ничего не значила для них. Кар не отрывал взгляда от этих красных пятен, от тех, кого он ненавидел больше всего на свете, чью смерть с радостью оплатил бы собственной жизнью. О, если б среди них был и Верховный жрец! Предчувствие схватки теплом разливалось по телу. Кар не думал, что может умереть. Он ни о чем не думал, ничего не видел, кроме приближавшихся жрецов и своей собственной, ожившей и горящей ярче любого пламени, обиды. Чанрету пришлось оттеснить с дороги своим конем его лошадь, чтобы привлечь наконец внимание.
