— Ба! Давешний знакомый! Нищий ты или дервиш? Иди к нам! Наварено, нажарено, на эскадрон буденновцев хватит. Валяй!
Синяя Чалма нехотя поднялся во весь рост и повернул свое исполосованное шрамами лицо к дастархану. Он резко сглотнул слюну, и кадык его заходил ходуном. Единственный глаз шарил по мискам, полным еды. Весь несчастный вид нищего, его изможденное лицо свидетельствовали, что он очень хочет есть.
— Чего, божий человек, ты там сидишь в пыли, грязи? Пылью, грязью не наешься. Иди к нам!
— Клянусь, дыхание, которое вдохнул в мое тело, в мой желудок господин святейший ишан, поддерживает и пять, и шесть дней в моем бренном теле дух бодрости без презренной пищи. Иншалла!
— Ишан?! — без всякого интереса отозвался путешественник.— Какой ишан?
— Сам Зухур, мудрый и могущественный ишан чуянтепинский отрешил меня от земных вожделений и потребностей. Мне не нужна пища и тем более из рук неверного.
— Чуянтепинский?.. Вон как? — Теперь путешественник уже с интересом смотрел на Синюю Чалму, а тот, отчаянно кряхтя, поспешно, точно торопливый огромный жук, вскарабкался на помост и боком придвинулся к дастархану.
— Он! — поблескивая белками глаз, прорычал нищий. — Он, ишан, жалеет черствую корку для божьего странника. Ему, видишь ты, моя одежда не нравится. Грязь, говорит, вши, говорит, собачий сын. Про священную дервишескую хирку так говорит...— Нищий бережно разгладил свои отрепья. — И он спокойно смотрит, что человек с голоду едва дышит. В день Страшного суда архангел Исраил протрубит два раза. Первый раз, чтобы умертвить все живущее... Вот тебя-то, ишан Зухур, сразу же умертвит. Второй раз протрубит — чтобы всех воскресить. Так ты, Зухур, сын разводки, не воскреснешь!
Левый глаз вроде косил и не косил. Слишком уж он выпятился, а из-за него правый глаз с бельмом совсем спрятался. И смотрел дервиш одним левым глазом пристально, пронзительно.
И тут развязный, нагловатый чайханщик вдруг побледнел и потерялся.
— Ох, обознался! Это вы? — опешил он, извиняясь, точно перед ним был не жалкий бродяга, а сам эмир.
Пропитанные потом лохмотья нищего вобрали в себя пыль дорог и троп Азии. Одежда его даже не походила на хирку и напоминала лохматую шкуру неведомого зверя. Да и весь облик дервиша с его мохнатыми бровями, которые можно было расчесывать гребенкой, с его перекошенным рубцами лицом, с его бородой веником, его открытой грудью, поросшей курчавой шерстью, с рваной рубахой с непомерно длинными рукавами, из которых торчали желтые ногти, больше напоминал злого джинна Гуля из сказки, нежели человека. Огромные голые ступни ног, облепленные грязью, присунутые к самому дастархану, никак не делали присутствие нового гостя приятным. Но хозяин угощения и вида не подал, что он недоволен, а нарочито изысканно и вежливо потчевал:
