За казаном и дровами почтенный чайханщик ходил куда-то чуть ли не целый час, и путешественник изныл от ожидания и голода.
Наконец появились и казан, и дрова.
Станция огласилась бодрящими, многообещающими звуками: звонко гремела железная шумовка о стенки котла. Еще громче и звонче покрикивал самоварчи:
— Пищу готовлю! Мясо поджариваю. Скоро! Скоро! Пищу сготовлю! Огонь дрова пожирает! Лук сало съедает!
Песню свою чайханщик прерывал, и не раз, лишь для того, чтобы потребовать от заказчика: деньги за дрова, деньги за труд, деньги за пищу. Он тут же и получал их, а тем временем из очага валили клубы дыма, затянувшего все станционные пути, в них смутно угадывался силуэт «Овечки», ставшей похожей на сказочное чудовище.
Но вместе с дымом повсюду распространялись божественные, бесподобные, восхитительные запахи, и путешественник, томившийся с чайником кокчая на кошме, то и дело вскакивал и подбегал к краю помоста, чтобы заглянуть в котел. А там шкворчало, шипело, урчало нечто очень приятное, золотистое, по размерам походившее на упитанного гиссарского барана. Но размеры не пугали. Молодой аппетит все преодолевает. А путешественник был молод и отсутствием аппетита не страдал и, едва опорожнив пиалу, бежал снова к очагу убедиться, что дым очага сделался еще более терпким, а запах из котла еще приятнее...
— Готово! Готово! Прошу! Помойте руки, таксыр! — вынырнул из облака дыма и пара чайханщик. Он поливал из медного кумгана воду тонкой струйкой на руки и подобострастно изгибался.
Он весь излучал преданность и уважение! Уважение и преданность! Ведь он ухаживал за худжаин зиофати — хозяином угощения, а угощение по вкусу, запаху и, главное, изобилию могло сравниться по меньшей мере с дастарханом самого бывшего эмира бухарского, который, говорят, умел отлично поесть. Почтительность и подобострастие порождают чудеса. В деревянном покосившемся шкафике чайханщика вдруг нашлись и белые, пышные, хрустящие на зубах пшеничные лепешки, посыпанные кунжутом, и вымоченная в воде, нарезанная ломтиками редька «туруп», и даже уксус, которым тут же залили мелко нашинкованный лук.
Темно сделалось в глазах у путешественника, когда взгляд его остановился на трех гигантских мисках из глазурованной глины, где дымились три горы сочных, почти оливкового цвета макарон, издававших ошеломляющие запахи, в которых слышались ароматы и плова, и шашлыка, и кебаба, и кавардака, и шурпы одновременно.
