— Ты, Сонька, почему думаешь, что Михаилъ Михайлычъ влюбленъ-то въ меня?
— Да какъ-же… Вѣдь это сейчасъ видно. Онъ ревнуетъ тебя, къ каждому человѣку ревнуетъ, иначе зачѣмъ-бы онъ сюда-то прибѣжалъ? — отвѣчала Соня.
— Гмъ… — опять улыбнулась Клавдія. — А ты слышала, вѣдь онъ не про любовь говоритъ, а о томъ, что спасти меня отъ чего-то хочетъ.
— Мало-ли что онъ говоритъ! Прямо — влюбленъ. Влюбленъ и ревнуетъ. Удивляюсь, какъ ты это сама-то понять не можешь.
— А мнѣ кажется, что онъ просто юродивый, какой-то не настоящій, порченый, — сказала Клавдія.
— Вотъ изъ-за того-то, что онъ не настоящій — онъ и не говоритъ тебѣ, что влюбленъ, а что онъ влюбленъ и ревнуетъ — это вѣрно, — подтвердила Соня.
— Ты думаешь?
— Конечно-же. Да это не я одна говорю, а и сосѣди говорять… Понятное дѣло только, что они все это говорятъ, чтобы срамить тебя. Вонъ вчера и Суслиха въ мелочной лавкѣ…
— Брось, Сонька, оставь… — съ неудовольствіемъ проговорила Клавдія.
Соня помолчала и продолжала:
— Да и нельзя тебя не срамить. если ты сама срамишься.
— Тебѣ сказано, чтобы ты оставила! Какъ ты смѣешь мнѣ это говорить, если я васъ всѣхъ пою и кормлю! Безъ меня вы что? Вы погибли-бы съ тятенькой, — закончила Клавдія и умолкла.
Часы пробили четыре. Охотники все еще не возвращались. «Милліонеръ» Перешеевъ проснулся, сидѣлъ на лавкѣ, почесывался, кашлялъ, чихалъ, кряхтѣлъ, зѣвалъ, говорилъ Клавдіи и Сонѣ, что у него болитъ голова, и просилъ указать, гдѣ продовольственный складъ, привезенный Швырковымъ, чтобы пропустить рюмочку и опохмелиться, но ему вина не давали.
— Вѣдь опять напьетесь, а что хорошаго? — говорила ему Клавдія. — Лучше-же товарищей подождать вамъ, когда они вернутся. Подите-ка, вонъ на крыльцо да умойтесь хорошенько холодненькой водицей, и голова не будетъ болѣть.
— Ну, вотъ… Съ какой стати мнѣ умываться! Я чистый… — продолжалъ кряхтѣть Перешеевъ.
— Тутъ не въ чистотѣ дѣло, а чтобы освѣжиться.
— Рюмка-то лучше освѣжитъ, а мнѣ только единую, больше и не надо. Дайте, кралечка писанная, рюмочку…
— Нѣтъ, нѣтъ. Водки до прихода Кондратія Захарыча я вамъ не дамъ. И скажите пожалуйста, для чего вы ѣздите сюда, если на охоту не ходите? Вѣдь напиться-то и спать и въ Петербургѣ у себя дома можно, — задала Клавдія вопросъ Перешееву.
— Да что-жъ подѣлаешь, если онъ зоветъ! Швырковъ, то-есть. «Поѣдемъ, говоритъ, за компанію». Ужъ такой онъ человѣкъ, что не можетъ быть безъ компаніи. А я человѣкъ свободный, теперь безъ дѣла.
