— Труден путь русского ученого… Трудно бороться нам… Измываются безграмотные немцы, подхалюзы, холопы… А еще тошнее быть русским пиитом. На жалкие гроши хотят купить вдохновение. Да разве можно палками выгнать вдохновенный стих… Безумцы…
Тредиаковский сильно разволновался и встал.
— Батюшка, ужли опять Волынский! — с тревогой спросила Варенька.
Тредиаковский только рукой махнул.
— Оставь, Варенька, — морщась, как от боли, сказал он, — враг он мой. Чую я, коли он сам не свернет себе шеи, убьет он меня. Тут моя погибель… До могилы не забудет он… моей песенки…
И Тредиаковский безнадежно махнул рукой.
— Да, юный друг, — продолжал он, кладя руку на плечо Сене, — нет для них святыни во вдохновении пииты. Священный огнь Аполлонов вотще горит в пророческой груди пииты. Они хотели бы заплевать его. Вотще пенится поток Иппокрены, они готовы сором завалить его. Безумцы!
Тредиаковский уже ходил по комнате. На его груди распахнулся халат, голова без парика, покрытая довольно длинными темно-русыми волосами, падавшими ему на лоб, была гордо закинута, глаза горели. Ни в фигуре, ни в лице не было ни признака раболепства. Очевидно, сегодня он опять претерпел какое-нибудь унижение, что скрывал, и теперь, найдя, как ему казалось, отзывчивую душу, изливал боль оскорбленного сердца.
— Нет, — с силой воскликнул он наконец, — нет! Не вотще кипит здесь жар.
И, подняв руки кверху, он с горящими глазами начал декламировать:
Вонми, о! небо, и реку,
Земля да слышит уст глаголы:
Как дождь я словом потеку;
И снидут, как роса к цветку,
Мои вещания на долы.
С замирающим от восторга сердцем слушал Сеня эти незнакомые, неведомые звуки…
Тредиаковский замолчал, воодушевление его упало. Быть может, он уже боялся, не сказал ли чего лишнего. Он нахмурился, но это продолжалось недолго. Взглянув на лицо Сени, исполненное искреннего, восторженного удивления, он сам улыбнулся.
Разговор возобновился, но Василий Кириллович уже не говорил о себе. Он свел разговор на Кочкарева, искренно жалел, что он попал в такую скверную историю, и в конце концов посоветовал Кочкареву прежде всего отправиться к Андрею Ивановичу Ушакову, потому что донос, быть может, передан Бироном ему. Ежели же нет, идти к самому его светлости герцогу и молить о заступничестве.
— Оно, конечно, неприятно, — добавил Тредиаковский, — да ничего, брат, не поделаешь, а его светлость страсть как любит, когда его знатное российское дворянство просит. Так-то… А коли и это не выйдет, тогда все равно один конец, тогда пусть Кочкарев идет к кабинет-министру, Артемию Петровичу Волынскому. Тот назло герцогу постарается спасти Кочкарева. Ведь Кочкаревы знатный род.
