Взбешенный Волынский молча передал дежурному свои доклады и уехал из дворца.
— Беспокойный человек, — сказала императрица, когда обер-камергер принес доклады. — От него у меня часто голова болит, — зевая, добавила она.
— Кроме того, ваше величество, — подхватил Вирой, — он позволяет себе указывать вам, мудрейшей в мире монархине, на плохой выбор вами своих советников, словно бы малолетнему и неразумному дитяти, как он сделал в записке, поданной вашему величеству, в коей всех близких к персоне вашего величества лиц осуждает. Смешно, правда! Это как Меншиков при Петре II.
— Да, досаждает, — ответила императрица. Ее особенно кольнуло напоминанье о Меншикове, которого она имела причины ненавидеть. Она не забыла, с каким высокомерием относился к ней всемогущий временщик, когда она была Курляндской герцогиней. Ей приходилось писать ему униженные письма и по часу ждать его в приемной.
Хотя Бирон отлично понимал, что такое настроение императрицы случайно, что она все же ценит Волынского и считается с его мнением, но ему была приятна мысль о том бешенстве и разочаровании, которые испытал сегодня его враг.
Капля долбит камень. Герцог твердо знал это изречение.
Императрица была любительницей всяких диковинок. Ее ум всегда требовал каких-либо внешних впечатлений, герцог хорошо знал это и, желая сделать ей сюрприз, ничего не сказал о чудной птице и крыльях, о которых рассказывал ему Эйлер, тем более что и сам не был еще уверен в точности рассказа ученого академика.
Смелый и ловкий наездник, Бирон любил объезжать молодых лошадей и дрессировать их. Все лошади, ходившие под императрицей, были выдрессированы им самим. В огромном манеже Зимнего дворца он часто приказывал устраивать препятствия: высокие заборы, канавы, наполненные водой, и либо забавлялся сам, либо назначал смотры и состязания. На одном из таких смотров и отличился молодой Астафьев.
И теперь герцог занимался дрессировкой великолепного черного жеребца, доставленного ему с его курляндских конных заводов.
Горячий конь танцевал под ним, фыркал, грыз удила, а герцог едва заметными движениями ног и левой руки то подымал его на дыбы, то мчался в карьер, почти мгновенно затем переводя его на рысь. Стоявший в конце арены трубач подавал кавалерийские сигналы, на другом конце по знаку герцога барабанщик бил атаку, и конь, прижав совсем уши, вытягивал передние ноги и весь приникал к земле, готовый в каждое мгновенье сорваться с места и полететь, как птица.
