Въ нашей странѣ, - говоритъ американскій писатель Натаніель Готторнъ, — въ нашей странѣ нѣтъ пѣнія, нѣтъ покоя, нѣтъ мистерій, нѣтъ идеализма, нѣтъ старанья, а поэзія и плющъ, ползучія растенія и вьющіяся розы ищутъ развалинъ, по которымъ они могли бы виться.
Вслѣдствіе прирожденной первобытности своей натуры Уитманъ любитъ книги болѣе или менѣе примитивнаго содержанія; поэтому чтеніе библіи доставляетъ ему высочайшее поэтическое наслажденіе. Это чтеніе скорѣе способствовало развитію, чѣмъ уничтоженію его дикихъ стилистическихъ замашекъ. Въ его стихи безпрестанно вкрадываются библейскія выраженія и библейскій ходъ мыслей. Нѣкоторыя мѣста въ его сочиненіяхъ такъ похожи на библейскій текстъ, что приходится удивляться, до какой степени онъ освоился съ этой отдаленной поэтической формой. Приведемъ для примѣра стихотвореніе Song of the answerer (пѣсня отвѣтчика):
«Юноша приходитъ и приноситъ мнѣ вѣсть отъ своего брата,
Какъ можетъ онъ знать своего брата?
Скажи ему, чтобы онъ далъ мнѣ знакъ.
И я стою предъ юношей лицомъ къ лицу
и беру его правую руку въ свою лѣвую руку
и его лѣвую руку въ свою правую руку.
И я отвѣчаю отъ имени его брата и человѣчества
и я отвѣчаю отъ имени того, который отвѣчаетъ за всѣхъ,
и я посылаю эти знаки…»
Развѣ это не похоже на произведеніе какого-нибудь ветхозавѣтнаго писателя?
Ежедневное занятіе библейской поэзіей по всей вѣроятности придало смѣлости его литературнымъ произведеніямъ, и онъ, не стѣсняясь, говоритъ объ очень рискованныхъ вещахъ.
Онъ грубо описываетъ пылкую чувственность и мысли неразвитаго ума, — въ этомъ выражается его современность. Но этотъ реализмъ не есть слѣдствіе сознательной художественной смѣлости, а происходитъ отъ наивности первобытнаго сына природы. Эротическій отдѣлъ въ его «Побѣгахъ травы», за который онъ былъ лишенъ службы и по поводу котораго ультра-нравственные бостонцы возносили свои вопли къ небесамъ, на самомъ дѣлѣ заключаетъ въ себѣ только то, что безнаказанно можно писать во всѣхъ странахъ, но, правда, что его смѣлыя мысли выражены грубо и невоспитанно; можно было бы сказать вдвое больше, но иначе, съ меньшей наивностью, съ меньшимъ библейскимъ оттѣнкомъ; пиши онъ нѣсколько болѣе отдѣланнымъ языкомъ, перемѣсти онъ одно слово туда, другое сюда, вычеркни пошлости и замѣни чѣмъ-нибудь другимъ, — и его сочиненія имѣли бы гораздо большую цѣну въ литературѣ. Языкъ Уитмана далеко не самый смѣлый и горячій сравнительно со всѣми другими произведеніями, но онъ самый безвкусный и наивный изъ многихъ.
