Вот вам народное творчество,— сказала мать. — Занятная байка.
— За что купил, за то и продаю,— весело засмеялся рассказчик. — От деда самолично слышал. Любили в старину складывать да рассказывать. Нам до них — куды!..
Вдруг на самой высокой горе, выше самых высоких сосен, что-то ослепительно сверкнуло и засияло нестерпимым радужным светом. Я зажмурилась от попавшего в глаз солнечного зайчика.
Мама сказала:
А вот и шпиль Святогорского монастыря. Серебряный. А крест на нем золотой.
Слава богу, приехали,— подтвердил дед Козлов и, стащив с головы засаленный картуз, размашисто перекрестился. Показал кнутовищем на гору:
Вот он, монастырь наш батюшка, на Святой горе-матушке. Тут у самой стеночки и лежит Ляксандра Сергеич сочинитель, царствие ему небесное. Вечный покой пресветлой евонной душеньке. — Старик снова осенил себя широким крестом и нахлобучил на седую кудрявую голову картуз.
Вадька, подражая деду Козлову, тоже начал креститься. Тоня ударила его по руке:
— Не обезьянничай!
Когда к Святой горе подъехали ближе, сквозь сочную кружевную зелень я мельком разглядела синие купола Успенского собора, белые приземистые его стены да кусок каменной лестницы за монастырской оградой. А могилы Пушкина не увидела. И ничего больше не увидела сквозь сплошную светло-зеленую стену буйного хмеля.
Точно прочитав мои мысли, мама сказала:
— Мы сюда придем. Непременно.
Впереди на холмах в утренних лучах солнца купался поселок Пушкинские Горы — зеленый, нарядный, яркий, как на переводной картинке.
Мы с дороги обедали по-походному. Столом служили два поставленных на попа и прикрытых холщовой скатертью ящика. Сидели на чемоданах и на березовых кругляшах, которые принес дед Козлов. Ели яйца вкрутую из дорожных запасов, хлебали наскоро сваренный Тоней суп со снетками. Пили чай из самовара. Его тоже притащил дед Козлов.
Тоня, отобедав раньше всех, встала из-за ящика-стола и сказала:
— В доме хоть шаром покати. Сбегаю на базар.— Она освободила большую плетеную кошелку и ушла.
Мама, прихлёбывая чай из стакана, курила и слушала степенного деда Козлова. Галька устраивала на подоконнике кукольную спальню. Вадька, воспользовавшись случаем, в пятый раз запускал в сахарницу лапу. А я сидела надутая. Глядела на потное лицо деда Козлова, на его заскорузлую, раскоряченную ладонь, на которой, как приклеенное, держалось голубое блюдце. И дулась. Не на деда. На Тоню. Зачем не велела никуда без спросу ходить. А мне очень хотелось сбегать к монастырю, на Святую гору. И на озеро, мимо которого проезжали. Не купаться. Просто так. Поглядеть. И это нельзя. Сиди дома, как в городе сидела. А я-то думала, мечтала!.. И все напрасно.
