Дорога шла с пригорка на пригорок. Шарабан, мягко подпрыгивая, быстро катился по наезженной обочине.
— Поезжайте, голубчик, потише,— попросила кучера мама, и он намотал на руку ременные вожжи, сдерживая резвого коня.
Куда ни глянь, всюду холмы, поросшие стройным сосняком, необозримые, яркие поля и луга в низинах и снова остроконечные лесистые пригорки.
Какие высокие!— сказала про них Галька.
Это Синичьи горы,— пояснила мать. — Отроги Валдайской возвышенности.
— Какие роги? — спросил Вадька. Мама с Тоней засмеялись.
Въехали в лес, чистый, сухой, с солнечными полянками, поросшими крупными лиловыми колокольчиками сон-травы и бархатными кошачьими лапками. Над полянками едва заметно поднимался легкий светлый парок. Разноголосо звенели и щелкали невидимые пичужки, взапуски куковали кукушки, над шарабаном низко вился желтобрюхий мохнатый шмель.
Вдохнула чистый воздух я полной грудью и, счастливая, засмеялась.
Братишка Вадька вслух соображал, какие звери могут водиться в здешнем лесу:
Тут живет много волков, зайцев, баранов и козов.
Не козов, а коз — сейчас же поправила Галька.
А еще баба-яга! — закончил Вадька, и всем стало смешно.
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей,—
с выражением прочитала мама и сказала?
Дети, это написал Пушкин. Помните, я вам читала про кота ученого?
Помним,— за всех ответила Галька. Я промолчала, покосившись на сестру. Выскочка. А я еще до школы выучила этот стих. С дедушкой. Толстую старую книжку Пушкина мой дед хранил в шелковом платке, прятал в свой зеленый сундук. Зимой читал мне и бабушке. И картинки объяснял. А потом я и сама сто раз читала.
И нам ведомо про того кота уценого,— отозвался разговорчивый возница дед Козлов.
Где живет уценый кот? — сейчас же спросил любопытный Вадька. Галка опять тут как тут:
Не уценый, а ученый!
А ты в каждую бочку затычкой!—упрекнула ее Тоня.
Это сказка,— пояснила мать.
Дед Козлов теперь сидел на облучке задом наперед, предоставив коню самому выбирать дорогу. Он хитро подмигивал Вадьке:
— Это только так говорится, сказка да присказка. А кот-то уценый в Тригорском жил. Там на горе и есть это самое Лукоморье. И дуб зеленый. А кота теперича нетути. Околел. Как убили Ляксандру Сергеича, он и околел с тоски. А цепь золотую тригорские мужики пропили. Сволокли ее в кабак да и пропили. Кота уценого помянули.
А дуб? — спросила я.
А дуб, слава богу, жив-здоров. Хотели мужики его спилить и тоже пропить на котовых поминках, да совестно им перед Ляксандрой Сергеичем стало. Видение моему деду было такое, чтоб не трогать дуб тот заветный. Пошел дед в Тригорском парке траву выкосить для коров господских да и встретил Ляксандру Сергеича носом к носу, как живого. Стоит тот под дубом, кудрявый да усмешливый, и говорит деду: «Пантелеюшка, что ж вы меня забижаете? Аль я вас когда забижал?» Кинулся дед на колени. «Это не мы,— говорит,— батюшка, а тригорские с панталыку сбивают честной народ». Ничего не ответил Ляксандра Сергеич, только усмехнулся этак легонечко да и растаял, как туман все равно. Наполохался мой дед, до смерти да и обсказал все Михайловским и тригорским мужикам. Так и не тронули дуб у Лукоморья.
