— Что? Сушняк замучил? — радостно осведомился конюх. Я не знаю, что такое «сушняк», но ассоциативно догадался, что это связано с жаждой. Кстати, в промежутке между двумя заданными мне вопросами было вставлено неисчислимое количество мата.
Рядом с конюхом появился Петрович.
— Как тут? — спросил он.
— Дозревает. А сейчас — главный номер! — объявил конюх и вошел в денник. В руках у него была огромная деревянная лопата. Такой же дядя Миша расчищал дорожки от снега.
— Ты поосторожнее, — увещевает Петрович. — Не дай Бог, не так ударишь, не расплатимся. Хозяйка-то у него с придурью, засудит.
— Не бойсь, Петрович, я знаю, как бить, — выдал конюх.
Так, значит, меня решили воспитать при помощи лопаты?! Ну-ну! И какое совпадение! Ведь я тоже знаю, как и куда бить.
Напротив моего денника заметался изящный араб, поняв значение лопаты в руках конюха. Серые ноздри раздувались, отчаянное, негодующее ржание сотрясло воздух. Тут же раздалась ругань из двух глоток.
— Ничего, старина! — проржал я арабу. — Не бойся! Смотри и учись, как надо объезжать людей!
Я встал почти задом к конюху, защищая так голову. Он же решил, что моя поза наиболее удачна для нанесения внезапного, как он полагал, удара. Но когда конюх занес лопату, я молниеносным ударом задних ног впечатал его в стену. Лопата выпала из его рук и пришлась по лбу, попутно расквасив нос. Воющего конюха посеревший от страха начкон кое-как выволок из денника. Я же, воспользовавшись ситуацией, выскочил в проход и ринулся пить… Вода прохладой обожгла горло. Я с наслаждением пил ржавую воду, носом отталкивая плавающий мусор…
Запах молодой кобылы вплыл в мои ноздри, когда я поднял голову, чтобы вздохнуть. Я медленно повернулся. Она стояла в манеже и с недоумением и интересом смотрела на меня. Высокая, гнедая, точеная до рези в глазах — она влетела мне в сердце и останется там до конца моих дней. Мы не отрывали глаз друг от друга. Я не смел сделать в ее сторону и полшага. Она была совершенной. В ее присутствии я чувствовал себя маленьким жеребенком, который может только любоваться этим творением, не смея предпринимать что-либо еще.
Все было прервано грязной бранью очухавшегося конюха. Он выволокся в манеж, перегаром перебивая даже запахи мочи и навоза и, полоснув меня ненавидящим взглядом, замахнулся на мою богиню.
— Чего встала, скотина! — от этого ора сверху посыпались перепуганные воробьи, что обычно сидели на перекладинах под потолком в ожидании овсовых зерен. А она гнедой молнией метнулась в правое крыло конюшни, от испуга больно ударившись о створку двери. Перед тем как скрыться за воротами, она оглянулась, и я увидел брызнувшую из ее глаз тоску от этого ужаса.
