— Не знаю…
Я почувствовала, что через несколько дней увижу Равенского, и поняла, что моя воля здесь не при чём. У меня так закружилась голова, что нужно было схватиться за стол, чтобы не покачнуться.
«Кто и зачем всё это делает?» — думала я, слушая биение своего сердца. Мама, слава Богу, не заметила моего волнения и опять раздражённо сказала:
— Ужасные мальчишки! Двадцать два рубля — и им очень весело. Что-то да не так. Придётся ехать и мне, и тебе, иначе эта Ялта может обойтись много дороже: их не вытянешь оттуда и до октября…
Мы рассчитывали тронуться в путь в субботу, но прачка задержалась с бельём, и выехать можно было только во вторник. Эти двое лишних суток измучили меня. Ночи я проводила так: полчаса дремлю и вижу перед собой умные серые глаза и русую бороду, а полчаса, обняв колени, сижу на кровати и думаю.
Вздохнулось свободно только в вагоне курьерского поезда. Как птица, летящая в сентябре на юг, чувствует будущее тепло и солнце, так чувствовала (а не знала) и я, что несусь к свету и счастью. И чувствовала я ещё, что чем сильнее будет это счастье, тем оно будет короче. Меня всегда удивляло, почему люди придают такое большое значение точному знанию и улыбаются, когда говорят о том, что совершается вне их воли. Между тем, точно мы знаем, в сущности, очень обыкновенные явления вроде того, что завтра наступит утро; но буду ли я завтра утром жива, этого точное знание не скажет наверное, а чувство скажет! «Разобьётся поезд, стало быть, и конец», — говорит разум. А чувство шепчет: «Но ты упадёшь так, что на руке будет только ссадина, и останешься жива, потому что нужно, чтобы ты была ещё в Крыму». Но кому нужно? Зачем нужно? Этого я не знаю, хотя когда-нибудь да узнаю!..
Должно быть, я очень измучилась, потому что в вагоне спала крепко, и мне ничего не приснилось; но поднялась я рано, в пять часов. Мы только что миновали станцию «Джанкой», — начался Крым. Я ждала чего-то необыкновенно красивого, а кругом была степь, каменистая, жёлтая. Говорили, что за Симферополем будет красивее. Промелькали мимо окон бесконечные фруктовые сады, выплыли фиолетовые очертания далёких гор и опять скрылись. Вот зелёная долина, кое-где торчат пыльные остроконечные кипарисы, которые я сначала приняла за тополи. Пошли белые известковые скалы с тёмными туннелями, а над ними синее-синее небо. За станцией «Мекензиевы горы» вдруг сверкнуло бесконечное море…
Мама боялась моря, и поэтому от Севастополя до Ялты мы ехали в ландо. Копыта четырёх лошадей мягко топали по известковой пыли. Побрякивало привязанное под кузовом ведро. Рокотали рессоры. Дремалось.
