Я пошла к тому месту, где видела Равенского. Всё здесь было так же как и неделю назад, как и в прошлом году. Старые липы тихо шумели. Но, сев на ту самую скамейку, я взволновалась.
До обеда время шло скучно. Разболелась голова, и я не знала, куда деваться. Как и вчера стол накрыли на балконе. Есть не хотелось, и я проглотила только несколько ложек окрошки. Разговаривать тоже не хотелось. Приставали мухи. Настойчиво стучал хвостом о пол наш пёс Шарик, ожидая подачки.
Когда стали убирать тарелки, за воротами показалась красная рубаха кучера Игната. Он вернулся из города, куда ездил верхом за почтой. Передав лошадь своему сыну Стёпе, Игнат медленно подошёл к балкону. В правой руке у него был небольшой кулёк с покупками, а в левой несколько газет, книжка толстого журнала и два письма.
Начались счёты. Игнат вынул из кармана грязную записку и три рубля сорок копеек, все мелочью, которые снова долго пересчитывал.
— Ну, теперь можешь идти… — сказала ему наконец мама и, обращаясь ко мне, спросила, от кого письма.
— Одно из Ялты от Миши, а другое, кажется, от Анны Петровны. Впрочем, не могу разобрать почерка.
— Прочти, пожалуйста, вслух Мишино, — я не взяла с собой пенсне…
Я разорвала конверт и стала читать:
«Дорогая мамочка! Мы с Васей из Тифлиса до Владикавказа ехали по Военно-Грузинской дороге, потом по железной до Новороссийска, а отсюда морем в Ялту. Ехали мы в третьем классе, на палубе, вместе с богомолками из Нового Афона, и нас очень укачало. Случилось это потому, что в дилижансе у нас украли деньги, и об этом мы узнали только в Новороссийске. Не сердись, дорогая мамочка, — право же, я не виноват. У Васи осталось двадцать два рубля, на которые мы и живём. Пожалуйста, переведи мне сейчас же, по телеграфу хоть сто рублей, а то я задолжал Васе. Крым после Кавказа пустяки, — всё здесь ужасно дорого, но зато здесь очень весело. Мы встретили Полозова и Сущинского. Видели Наташиного учителя, Равенского. Мамочка, прости и, пожалуйста, поскорее пришли деньги, адресуй в Московскую гостиницу, а лучше всего приезжай сама, вместе с Наташей. Здесь, ей-Богу, ужасно весело и море красивое, совсем зелёное»…
Мама нахмурилась, побарабанила пальцами по столу и произнесла:
— Зрелости, как видно, ещё нет никакой, а одно только легкомыслие и легкомыслие. Действительно, кажется, придётся ехать самой, потому что сегодня пошлёшь сто, а завтра потребуется ещё сто. И что это ещё за Сущинский и Полозов? Ты не знаешь?
