Ученица - Борис Александрович Лазаревский

Почти каждую ночь мама спрашивает меня, почему я так долго не засыпаю и ворочаюсь. Отвечаю, что в комнате душно. Это и правда, и неправда. Днём мне задают вопрос, отчего я не иду гулять. Снова приходится говорить почти неправду: жарко, всё бельё прилипает, причёска разлазится…

В одном маленьком рассказе я вычитала, будто вернейший признак того, что девушка серьёзно полюбила, — это конец её искренности с матерью. Из прочитанного я помню вообще многое, но эта фраза осталась в моих мозгах, будто её там захлопнули.

Чтобы избежать вопросов мамы, я всё чаще и чаще уезжаю погостить на дачу к моей подруге Зине. Это пухлое, доброе существо с хорошим аппетитом и ещё лучшим сном. Она так же как и я — единственная дочь, у неё нет даже брата. Обе мы живём, ни в чём не нуждаясь, и, после окончания гимназии, обе не знаем, зачем живём. Зина решительно ни в чём меня не понимает, и за это я её люблю. Очень люблю. С ней я будто одна. Ни малейшее движение моей души для неё не заметно. Возле неё я действительно отдыхаю, только не ночью. Ложась с Зиной в одной комнате, я так же мучаюсь до рассвета на горячих простынях как и дома. Часов в пять, наконец, смыкаются мои глаза, но вместо сна опять действительность, то страшная, то до обморока сладкая. Каждый разговор я запоминаю так же как наяву. Иногда до десяти часов утра моя короткая девятнадцатилетняя жизнь точно в кинематографе проходит вся с начала до конца.

Не люблю я июльских ночей, особенно когда с вечера собирается гроза. Далеко за деревьями улыбнётся равнодушной усмешкой зарница, блеснёт по крышам хат, и опять темно и душно. Ждёшь минуты полторы, пока снова дрогнет фиолетовый огонь, и в то время чувствуется, что кто-то стоит возле меня, знает всё, что я думаю, и скрыться от него нельзя и некуда. Это сладко и страшно.

Три года назад (а кажется, будто три недели) я перешла в пятый класс. Я поздно поступила в гимназию, и мне было уже шестнадцать лет. Тогда особенно хотелось жить и мозгами, и физически. Качаясь на «гигантских шагах», я любила, что меня заносили под «звёздочку». Мне нравилось летать вокруг столба как птица, и меня не пугала мысль сорваться и убиться на смерть. Мне нравилось также, что в это время товарищи моего брата Миши, восьмиклассники, смотрят на мои ноги, и не было стыдно, а хотелось только, чтобы они думали, будто я сама об этом думать не могу и не умею.

И теперь, и всегда мне казалось, что самое дорогое, данное Богом женщине, — это способность скрывать свои мысли и чувства. Это единственное наше прочное счастье, а всё остальное — без ложки дёгтя, а то и горчайшего яду, — самое большое на год.