— Три… — почти прошептала она, и снова всхлипнула.
Скверно. Ох, как же все это дрянно. И то, что мои подопечные эти три дня были без присмотра и без охраны, и то, что мы слишком задержались на одном месте. Но хуже всего было то, что я не имел в эти дни никакой возможности распутать проклятье, и оно проросло, спуталось с остатками заклинаний щитов и сторожек, и преобразовалось в нечто абсолютно неопределимое и неузнаваемое.
— А почему темно?! — помолчав, с напускной небрежностью осведомился я.
— Мы тебя занавесили. Мантиями… Чтоб ты не испугался… — с запинкой выдала воспитанница и истерично хихикнула.
— Открывайте.
— Сейчас, — пообещала Мэлин и послышались удаляющиеся шаги.
— И куда она?
— Я сам открою, — с непонятной интонацией проворчал Ганик, шурша какими- то щепками и вдруг стало светло.
Так светло, что я даже прищурился, оказывается, сейчас в разгаре ясный, почти летний день.
Ганик тяжко вздохнул и продолжил копаться возле меня, что- то перекладывал, ронял, потом, сопя от натуги, распутывал ремешки, очень сообразительно привязанные к лавке за застегнутые на запястьях моих рук ремни от моего же саквояжа.
— Всё, — наконец объявил он обреченно и отступил в сторону.
Я лишь исподтишка усмехнулся, да он оказывается, неимоверно смелый парень, мой слуга. Хотя сейчас и очень трусит. Но ведь в этом и состоит настоящая отвага, преодолеть в себе звериную глупость и поверить логике, интуиции, и невесть каким еще подсказкам разума.
— Не бойся, ничего плохого я тебе не сделаю — постепенно приоткрывая ресницы, проворчал я, и наконец решился перевести взгляд с закопченных стен древней бревенчатой избушки на собственное тело.
Святая пентаграмма, а это еще что такое, невольно вырвался пораженный вздох, когда первыми в поле зрения попали руки. Едва с запястий сняли ремни я поспешил подтянуть их к груди, и теперь изучал со все растущим ошеломлением.
По моим самым мрачным предположениям увидеть я должен был вылезающую из- под рукавов рубашки серую шерсть, самое сильное заклинание, на которое способен оборотень. Но не увидел ни шерсти, ни самой рубашки. Руки покрывала ничем не прикрытая гладкая кожа цвета темной бронзы, чуть отливавшая на изгибах краснотой. Хотя при более пристальном рассмотрении я начал понимать, что слегка поторопился насчет гладкости. Мелкий, ячеистый красноватый узор, словно нанесенный на кожу изнутри, начал проступать шершавыми гранями, стоило мне стиснуть кулак.
И в тот же момент клиновидные ногти на пальцах вытянулись, заострились отточенными иглами, щекотно царапнули ладонь.
