— Вот и полюбопытствуйте чуток! — Лакош подобрал с земли свое удилище из орешины, отступил немного назад, посмотрел на Дюлу и громко рассмеялся.
— Это что, хохма, да? Ничего себе хохма.
— Вся штука в том, как вы выглядите, — сказал Лакош. — Вот увидит вас щука и бросится наутек, куда глаза глядят. Так нельзя.
Дюла с презрением оглядел удилище-орешину, невзрачную пробку, свинцовое грузило — не шариком, а попросту отрезанное от куска свинца.
— Прямо вот так? Разве так можно? С этаким страшилищем?
— А вот посмотрим! — сказал Лакош.
— Посмотрим! — сказал Дюла.
— Одолжите мне одну-две рыбки.
Лакош подступил к Дюле, взял у него из рук бачок с живцами. Дюла не противился, он был в такой ярости, что не мог слова вымолвить, и глядел на меня, как будто говорил: «Ну, а с тобой я еще расквитаюсь».
Мы последовали за Лакошем вниз, к омуту. К иве.
— Становлюсь на то же самое место, где стояли вы. Крючок тоже забрасываю туда же.
— Идет, — сказал Дюла.
Лакош отмотал полтора метра лески и забросил удочку. Течение было такое сильное, а волнение так велико, что, несмотря на тяжелое свинцовое грузило, поплавок приходилось придерживать, иначе вода тотчас унесла бы его. Пробка-поплавок, накренившись, стояла в воде, леса была туго натянута.
— В книгах по рыболовству так не полагается, — проворчал Дюла.
Спустя минуту ли, пять ли, никак не больше, пробку потянуло в водоворот, так что удилище изогнулось.
— Крючок зацепился за корень, — успел только сказать Дюла; всколыхнув поверхность воды, Лакош выбросил на берег щуку — извивающуюся здоровенную рыбину. Такой большой щуки мы не только никогда не вылавливали, но даже видом не видывали.
Лакош подошел к ней, чтобы достать из пасти крючок.
Дюла порылся в своей рыбацкой сумке, и в руках у него сверкнул, звякнул какой-то никелированный инструмент.
— Вот чем распялить ей пасть, — сказал он.
Лакош только рукой махнул, схватил щуку за голову и глубоко запустил ей в жабры большой и указательный пальцы. Рыба, дернувшись, разинула пасть, и Лакош, засунув в пасть другую руку, высвободил крючок. На нем еще болталась наживка, разумеется, уже безжизненная, перекушенная пополам, искромсанная острыми, как иглы, зубами.
— Ничего, сойдет, — сказал Лакош, наживил крючок той же рыбкой — только теперь я заметила, что он пользуется не тройным крючком, а обыкновенным большим одинарным — и снова забросил наживку.
За четверть часа были пойманы три щуки.
Лакош по очереди брал их и, ударяя о ствол дерева, ломал им хребты, после чего опустил всех трех в сачок Дюлы и стал наматывать леску на свое удилище-орешину.
