Сколько уже лет прошло, а они со слезами вспоминали свой Ташкент. Помнили журчание арыков и аромат лепешек, испеченных в тандыре. А Надя рассказывала им про свои родные кедрачи в огороде. Так что им было о чем поговорить.
Ребенка Настя скинула. Пока она лежала в городской больнице, Вовка сделал дополнительный замок на двери. Неделю Настя провела дома, а потом он проводил ее в Германию — надо было заниматься документами для заключения брака в России.
Простить бывшую подругу Вовка не мог. Она и не умоляла его о прощении. Ее гордыня была слишком велика. О любви могла бы умолять, унижаться. А здесь нет, дело сделано. Она была очень спокойна.
Шмаре дали три года колонии. Он знал, что больше никогда не увидит ее. Кошмар закончился. Выйдя из зала суда, он с недоумением спрашивал себя, как мог он польститься на эту вульгарную, жестокую, неухоженную и пустую девицу? Где были его глаза? Где был его ум?
Она и в постели была ленива. Что же связывало его — хорошего, честного, работящего парня, воспитанного любящей матерью в большой семье, — с этой зэчкой, лишенной каких-либо ценностей прошмандовкой, как называл ее Вовушка, болтающейся по жизни без руля и ветрил?
Он так и не ответил себе на этот вопрос. Опыт его нравственной жизни был еще мал, чтобы понять, — страсть притупляет все остальные чувства. А «любовь милосердствует, сорадуется истине, все покрывает, всем верит, всего надеется, все переносит».
Тоньке же понять это совсем не было дано.
Кумариха появилась в деревне ровно в шесть утра, зажегся свет в ее нетопленном несколько дней доме. Вскоре повалил из трубы дым. В дни ее отсутствия дом топила Лидка-Каланча, по просьбе Кумарихиной дочери. Заходил Вака. Рубил дрова, отгребал снег. Теперь он снова был свободен. Стал он думать о Клавке, племяннице Халемындры. Но Халемындра послала его подальше. Клавка хоть и страшна на морду, но не на помойке родилась.
— Трех баб похоронил, еще одну хочешь на тот свет отправить? Нет, Клавку не дам. Ищи себе пьянь подзаборную. Ты ведь еще руки распускаешь.
— Может, Кумариха согласиться? — даже посоветовался с ней Ленька.
— Что?! — возмутилась Халемындра. — Эту ты за полгода кончишь. Кумарихе-то не тридцать лет. И больная она.
Не хотела Халемындра потерять в скорости собутыльницу. У Кумарихи и дом еще приличный, муженек бывший приезжает иногда, помогает, продукты, денег подкидывает. Уговаривает ради дочери и внуков, оставить беспробудную пьянку, не позориться. Готов заплатить за лечение. Кумариха и раньше гордячкой была, а в пьянке стала совсем непреклонна. И все одна причина — погибший семнадцатилетний сын. Только это было неправдой. Человек не может в одиночку бороться с бедой, если отвергает помощь ближних.
