Пришлось идти за рисовальными принадлежностями, хотя мне претила мысль о том, чтобы тратить на Юлию одну из прекрасных кожаных страничек, да еще и рвать из альбома: она ведь наверняка заберет портрет на память.
— Разукрашивать будешь? — спросила девушка, когда я вернулась.
— Нет.
— Как же я потом вспомню цвета?
— Воспользуешься воображением.
Я отвернула крышку с бутылочки, аккуратно макнула перо в чернила и приступила к делу. Юлия меж тем то и дело смотрелась в зеркало.
— Надо было мне родиться в Египте, — вдруг сказала она.
— Тогда ты была бы мной и лишилась бы царства.
— Но тебе ведь здесь хорошо, правда?
Девушка захлопала темными густыми ресницами, очевидно даже не представляя себе, чего натерпелись мы с Александром.
Галлия прищелкнула языком.
— Она здесь в плену, хозяйка.
— Зато живет на вилле Октавии, — возразила Юлия. — Ходит в школу и учится архитектуре.
— Да, но здесь Рим, — прибавила рабыня. — А ее родина — Египет.
— Лучше бы там была моя родина, — вздохнув, повторила дочь Цезаря.
Когда Галлия заплела ей в волосы последнюю бусину, Юлия встала с кресла и с улыбкой повертелась перед зеркалом из полированной бронзы.
— Неудивительно, что ты скучаешь по Александрии, — бездумно бросила она.
Из купленного накануне фиолетового шелка сшили две туники. Моя висела на мне, словно прямой бесформенный мешок, зато на Юлии ткань так и льнула к изгибам тела. Лиловые тени для век, полученные из красной охры и синего азурита, прекрасно сочетались с одеждой и бусинами в волосах девушки. Теперь она и впрямь напоминала царевну. И вдруг я услышала:
— Дай мне свою диадему.
Заметив мое замешательство, девушка сразу нахмурилась.
— Это же для рисунка.
Галлия неодобрительно прищурилась, однако я сняла с головы жемчужную ленту, которая некогда олицетворяла мою грядущую власть над Ливией и Киренаикой, и протянула Юлии.
Она поправила украшение на темных кудрях.
— Ну что, похоже на твою мать?
Я знала, какой ответ ей нужен.
— Да.
— Нарисуешь меня в диадеме?
— Если не будешь вертеться.
— Мне сесть или встать?
Я помедлила, разглядывая портрет.
— Продолжай стоять. Заодно изображу сандалии.
Удивительно, какой тихой и неподвижной могла быть Юлия, когда ей что-нибудь требовалось. Она терпеливо стояла, давая мне зарисовать каждую складку на тунике, а затем по моей просьбе осторожно повернулась в профиль, чтобы показать перевитую бусинами прическу. Когда я наконец сказала: «Готово!» — она радостно хлопнула в ладоши, воскликнув:
