Тишина и созерцание, вот что окружило пару людей в снегопаде, и тихое настроение передавалось людям вокруг. Кто-то вздрогнул. Дыхание сбилось, а глазам стало жарко и как-то колюче. Вначале один, потом другой, а следом уже многие начали что-то понимать. Что именно, никто не мог выразить словами, да это и не требовалось.
Сработало как часы.
Он кивнул своим мыслям, поднялся со стула и подал руку женщине. Она улыбнулась, и он ей ответил улыбкой.
Звук шагов утонул в напольном покрытии. Люди расступались и пропускали странную пару. Кто-то пытался разглядеть их поближе, только на подиум стенда продолжал падать снег. Снежинки держали взгляды с гипнотической силой, преодолеть её оказалось непросто.
Прошла минута, а может все пять. Кому-то время растянулось гораздо длиннее, они могли поклясться, что лампы горели не меньше часа. Но вот светильники погасли, и последние снежинки коснулись зеркального пола. Говорили потом, что две или три очень-очень долго не исчезали. Кое-кто утверждал иначе. Не две или три, а никак не меньше дюжины. В подсчёте мнения сильно разнились. Но каждый увидел хотя бы одну, и это признавали все.
Потом стенд разобрали. Кто-то долго не унимался, и посетители вынудили администрацию взять пробу воздуха на анализ. Разумеется, ничего там не нашли.
Кстати, странные лампы тоже внимательно осмотрели. Оказались обыкновенными лампами, купленными за час до открытия выставки. Магазинные чеки лежали в пустых коробках.
Весна весной, но тут, на севере, она особенно поздняя. Только теперь я понял, как замёрз. Да уж, последние пол страницы написаны таким почерком, что в сумерках не разобрать. Ничего, в гостинце или в поезде разберу. А приеду домой, занесу в компьютер. Или Алёну попрошу, она быстро набивает.
Нет, Алёну не надо. И так напрягаю, дальше некуда.
Так что же теперь? Не постыжусь сказать, какая в голову сумятица накатила. И куда бы меня сейчас не забросило по воле случая или по иной причине, везде мне понадобится время. Не так-то просто вернуть теперь душу в обычную жизнь.
Вот я и собрал вещи: сунул в карман плаща изрядно мятую тетрадь с рукописью рассказа посвящённого Машиному отцу. Пусть поваленный ствол надломленного дерева, шелест суровых сосен и гулкий шум стального прибоя попробуют запомнить меня, как запомнил я. А вот запомнят или нет, этого мне никогда не узнать. Грустно и смешно от таких мыслей.
Я захрустел ногами по талому снегу сумрачного подлеска и направился в сторону шоссе. Самое время ловить попутку.
