– Я думаю, что формула «искусство для искусства» умерла в нашу эпоху…
– Вспомните Пушкина, – усмехается над своей палитрой живописец, – цель поэзии – поэзия…
– Но так говорить мог один только Пушкин, – волнуясь, возражает Гаршин. – Его цельная художественная натура ни в одном из стремлений своих не могла сделать ошибки…
– Ну, а ваши любимцы – Флобер, Мериме?
– Вы помните у Пушкина: «что нужно Лондону, то рано для Москвы»… В России может, иметь успех и право на существование только писатель-учитель, только художник-проповедник. Вот ваши «Бурлаки» – первая социальная картина у нас. И я кланяюсь вам как величайшему художнику моего времени…
– Вы бы еще ниже поклонились, если б знали мой первоначальный замысел: я собирался изобразить контраст этих запряженных людей и нарядного общества, которому бурлаки уступают дорогу… Но закон построения картины спас меня от такой проповеди.
– Однако здесь вы дали этот контраст, – и какой силой дышит ваша картина!
Он подошел к широкому полотну на одной из стен мастерской. Знойный июльский день. Солнце обливает прямыми лучами разношерстную толпу, сопровождающую чудотворный образ. Губернские именитости, купцы, духовенство, разряженные барыни, полицейские, мужики, нищие, юродивые шествуют и плетутся за носилками, отягощенными массивным золотом иконы, под пестрыми красками хоругвей… Вся Россия с ее чревоугодниками и взяточниками, нагайками и тугими бумажниками, полицейскими и огромной безмолвствующей сермяжной толпой, где мелькает подчас бледное лицо горбуна-мечтателя, – какое благообразие, чинность и принаряженность… и как чудовищно!
– У нас еще немыслимы такие художники, – задумчиво произносит Репин, – как Мессонье или Фортуни, художники жизни и формы самих по себе. Крестный ход увлек меня своими красками – солнечным воздухом и ослепительным летним небом, золотом крестов и окладов, яркостью риз… Какой роскошный материал для великой декоративной живописи, для зрелищной радости! А меня хвалят за поднятые нагайки стражников и толстые брюха купеческих старшин…
– Ты отрицаешь право живописи на мысль? – удивляется Ярошенко. – Не этим ли живет в наши дни искусство?..
– Друг мой, однажды, под впечатлением одной из наших выставок, я случайно натолкнулся на сформованный обломок из фронтона Парфенонского храма. Фрагмент представлял только уцелевшую часть плеча. Это была такая высота в достижении полноты формы, изящества, чувства меры, что я забыл все… И прежде всего мои собственные картины на эти современные темы…
