Старый велел – из строя выступил замыкающий, худой и маленький; иди-иди сюда, да не строевым, пилотку долой. Руки вперед. Ларионов, как детсадовцу, натягивал солдатику резиновые перчатки, рот перевязывал марлей.
– Вас поднимут. – Солдат следил за дланью Старого. – Сначала снимаем павших грызунов с краев подвески. Снял – бросил на пол. Тех, кого достанет рука. Затем – телосложение ваше позволяет – подтянуться и протиснуться на подвеску. Брать грызуна так: за шейные позвонки. Слышите? Возможно, часть грызунов еще сохраняет признаки жизни. Находятся в сидячем положении, пытаются встать на задние лапы – не пугаться. У них нарушена координация. Они уже пристывают. Не укусят. Вас как величать?
– Мелкий, – подсказали из хохотнувшего строя.
Воин только Старому прошептал:
– Павел.
– Осторожно, Павел, времени достаточно. Правой собираете, левой – держитесь за железный прут, там они часто. Так. Внимание! Тура готова?
Тура понесла воина к подвеске, мы свинтили с нее шесть секций, отделив стаю от хода в стене. Воин, схватившись за поручни круглой площадки, глядел в пол, устланный брезентом, на притихших сослуживцев, на врачебные халаты, мундиры Гонтаря и Баранова, запрокинутое лицо губернатора и трогал через белую марлю нос. Поднял руку – шабаш.
– В отпуск поедешь! – крикнул Гонтарь.
Воин выхватил сразу с края темный комок, примостился и выронил, и дождался живого стука, чвакнувшего на весь зал. Народ одинаково опустил головы и снова околдованно уставился вверх, я сбежал, ухмыльнувшись Ларионову:
– Рухнула ваша твердыня.
И врезался в шофера, летевшего холуйским скоком.
– Товарищ лейтенант, Клинский приказал вас в Крюковский лес к гробокопателям. Меньше, говорит, народу – больше кислороду. Будет упираться – силой увезем.
Едва тронулись, а уже тише нутро – выломался. Уехать можно и, едва тронувшись, сидя попрощаться.
Осмотрев встречные голые коленки и просвеченные подолы, я потерпел, но все ж вырвалось:
– Константин. Как жена? В баню вдвоем? Небось ух!
– Ну, мы… Да.
– А кто «ух»? Она? Ты?
– Ну, в общем, так говоря… Оба.
Дорога побегала вдоль рельсов и заводов и серым холстом легла среди рощи; холмы, ложбины, зеленые поля, расчленяя серой строгостью, нанизывая домики путейцев у переездов, заправки, хутора; солнце просвечивало сырой лес до дна – потемнели стволы, проступили ели, кленовые подростки расстелили над травой золотые зубчатые платки, – мы катили, протыкая один дождь за другим, пока перед носом не прошмыгнул заяц, за ушами подтаскивая толстый зад, – я сразу вздремнул и почем зря приставал к невесте. Она особо не сопротивлялась. Дура.
