Девушка тоже рассмеялась, вытащила из, оказалось, скрывавшегося на спине рюкзачка припасенную попону, уселась на нее и жестом позвала меня.
– Сейчас забьет родник, сидим смирно, а то не услышим.
Она прижалась ко мне, и я обнял ее. Вдруг вдали послышался тонкий свист, какая-то ночная птица, пустельга или фазан, засвистела, ища друга. Но свист этот густел. И скоро мощным оркестровым контрапунктом, от которого задрожала земля, сыпалась ольха и бегали комья глины, звуковая волна заполнила все окрест. Я замер, будто в меня вбили кол. Гул перерос в водопад, который бушевал, пенился и метался прямо у нас над головой и в голове.
– Вода! – воскликнула моя спутница. – Водичка, – и, подняв руки либо к луне, либо прямо мимо нее к богу, стала почти молиться, что-то неслышно шепча.
Я посмотрел на дрожащую на эстакаде инвестиционную трубу, вскочил и ошарашенно спросил:
– А куда это она течет?
– Петенька, какая разница? – взмолилась спутница и потянула меня за руку вниз, на кошму. Было два пополуночи.
В этот час, под лунным светом и ревущей наверху водой, под легким ветром, скользящим по нам вместо одеяла и несущим труху, пыльцу и семена цветов, я был плохой любовник. Когда мы, как в тумане, поднялись, я все же забрался на насыпь, влез на нижний мощный костыль и с минуту слушал тяжелый вой мчащихся водяных масс. Город задыхался, обезвоженный и сухой, и вся она, эта вода, неслась здесь, наверху. В непонятное никуда.
Занимался слабый, по-детски наивный рассвет, мы шли, обнявшись, по петляющей тропе и разглядывали догорающие наверху слабые свечи звезд на коврике, постеленном богом для греческих небожителей, любивших отдаваться среди астральных соцветий непотребным делам.
– Я сегодня уеду отсюда, – с горечью сказала Тоня. – Девочки зовут, моя койка свободна.
– Слушай, не дури, – поперхнулся я. – Поедем ко мне, у меня книга, печка, я там бываю.
– Петенька, нет. У вас очень хорошо. Но вы пока не относитесь ко мне так, чтобы я могла все время занимать половину вашей постели. Но чувствую, не знаю… Скоро мы правда станем вместе. Я надеюсь. Вы, Петрпавел, моя последняя и единственная надежда, – и засмеялась безъязыким колокольцем.
Домой я добрался с первыми конками к шести утра, час, не чувствуя сна, провел с пером над фолиантом, а потом рухнул на два часа без сил на свою половину моей узкой койки. Чтобы вздремнуть или провалиться разом в дремучий сон, включил новостные клипы. Утро выдалось серьезным, упреждаемый строгим и торжественным анонсом с студию упруго взбежал НАШЛИД, сел на табурет посередине и произнес спитч:
