зверства старух.
После Кислотного лета, когда в городе умерли все растения, за исключением
странной, коричневой травы, что покрывала теперь практически все, и,
казалось, росла даже на камнях, парк обнажился. Мертвые деревья и кусты
тянули свои изломанные ветви в серое грозное небо. Меж останками парка тут
и там виднелись старухи.
Возможно, из-за дождя сегодня большая их часть попряталась в норы -повсюду
натыкался я на острые глаза, сверлившие меня взглядами из дыр в земле. Лишь
несколько ослабевших старух, не найдя себе пристанища в недрах земли,
обессиленно вязали, привалившись спинами к черным деревам. Одна из них,
опустив руки и широко открыв рот, ловила капли дождя. Проходя мимо, я
инстинктивно старался держаться подальше, понимая впрочем, что все это не
более чем суеверия.
За поворотом, в дымке сизого неба, я вижу громаду Могильников. Родильные
Камеры кажутся отсюда нелепыми конструкциями, марсианскими треногами,
зыбкой красотой своей бросившими вызов монументальным Могильникам.
Еще более причудливо выглядит Рабочий квартал, что пальцами труб таранит
небо. Даже отсюда я вижу нескольких гигантских Рабочих. Хорошо, что мой
путь лежит прочь в противоположную от них сторону , к Родильным Камерам.
Рабочие неуправляемы. Составляя костяк города, поддерживая иллюзию жизни
в его стальных венах, они почитают считают себя выше прочих жителей. Этих
массивных пятиметровых гигантов редко встретишь в центре - они почти не
покидают свой квартал. Пожилые Рабочие самостоятельно отправляются в
Могильники - так заведено. Мясо почивших Рабочих скармливают младенцам,
Таким образом правительство поддерживает status quo. Впрочем, в последнее
время молодые особи все чаще восстают против существующего порядка
вещей, выступая против вполне оправданного каннибализма.
Молния раскалывает окружающее пространство напополам. Вспышка, удар
грома, что почти мгновенно следует за ней, дикий вопль - то орут младенцы в
Родильных Камерах. Туда устремляюсь я.
Серый, остановившийся в при вспышке молнии мир остался позади. Длинный
коридор уходит в бесконечную даль. По обе стороны двери…многие из них
полуоткрыты. Я слышу плач младенцев, вопль самой жизни, что вырывается из
миллионов глоток.
Это наш бич. Наше проклятие.
За одной из дверей меня ждет жена. Врач, пожилой мужчина, постоянно
грызущий большой палец, ведет меня за собой. Невольно я обращаю внимание
на то, что верхней фаланги уже нет, лишь торчит обломок кости. Врач
отстраненно отрешенно откусывает кусочки самого себя. На лице его,
