— Это мы еще посмотрим! — сказал дедушка, бросая Морицу солидный кружок суши.
— Но что более всего меня беспокоит, дедушка, — сказала я, серьезно и проницательно глядя на него, — что не дает мне покоя — это те тайны, которые ты от меня скрываешь. Я мечусь, как дура, не зная, как выпутаться из этой истории, а ты, как мне кажется, знаешь гораздо больше, чем мне рассказываешь!
Он молча смотрел на меня. Прошло несколько долгих минут, и он спросил:
— Ты говорила с папой?
Я кивнула.
— А с ней?
Теперь настала моя очередь не отвечать. Его голубые глаза пытались прочесть, что скрывается за моим молчанием.
— Послушай, Габиле! Сейчас нам важно найти Якоба, — сказал он, с трудом вставая.
Черный «мерседес» терпеливо ждал около дома. Я бросила на него испуганный взгляд. Дедушка ничего не заметил. А я решила пока ему ничего не говорить. Хватит того, что его внучка насмерть перепугана. К тому же до истечения срока их ультиматума оставалось еще несколько часов.
Дедушка погладил поцарапанный бок «форда» и уселся в него. Я завела машину и выехала из квартала.
— Куда? — спросила я его, подъезжая к перекрестку. — В Тель-Авив или в Герцлию?
— В Тель-Авив! — скомандовал Макс.
— Ты думаешь, что он…
— Не говорим! Кто-то может слушать, зайн штил[41], — сказал дедушка внимательно глядя в боковое зеркало. — Поезжай быстрее и постарайся отделаться от хвоста.
— Ты знаешь, кто они?
— Не знаю, но догадываюсь, что у них на уме. Им нужны мои формулы.
— Ну, хватит, деда! Это мы уже проходили. Никакие формулы и никакие порошки их не интересуют. Они ищут картину. Картину Пауля Зуциуса с тремя девушками, одна из которых, если я не ошибаюсь, — твоя тетя, фройляйн Эстер Кеслер…
— Ты с ума сошла!
— Я — нет! Она — связующая нить между нами и этой картиной.
— Она была шалунья, эта Эстер… — улыбнулся он. — Я помню, была тайна… Перешептывания…
Габи!
Что?
Не спугни, кажется, мы близки к разгадке…
Дедушка Макс смотрел на черное шоссе.
— У нас в семье поговаривали о большом скандале. О чем-то, что она натворила… Может быть, о романе с каким-то сумасшедшим художником. Из-за этого мой дед отправил ее в закрытую школу для девочек возле Берлина.
— Ты мне никогда об этом не рассказывал.
— Это просто старые воспоминания… Меня тогда уже не было в Вене. Так что за точность я не ручаюсь, — сказал он и снова уставился в боковое зеркало «форда». — Самая главная и самая печальная история о моей тете Эстер — это история ее смерти, которую она, так же, как и все, нашла в лагере…
