Роднев каждый раз, когда Трубецкой возмущенно вскакивал, досадливо морщился.
— Прошу слова. — Заведующий райсельхозотделом Мурашев, высокий, полнотелый, с выдающейся вперед мощной грудью, пошевелился в кресле. — Меня возмущает поведение Трубецкого и здесь… хочу сказать — на бюро, и вообще. — Мурашев неопределенным жестом объяснил, что значит «вообще». — Зазнался, чуть ли не министром себя почувствовал. Ты, дорогой товарищ Трубецкой, превратился в склочника. Да, брат. И не гляди сердито, выслушай правду в глаза, имей смелость…
И Трубецкой снова не мог удержаться, вскочил.
— Смелость! Не тебе, Николай Анисимович, говорить! Сам — на задних лапках перед Паникратовым! А еще — «имей смелость»!
— Товарищ Трубецкой! Сколько раз предупреждать? — Паникратов поднялся. — Вчера обругал и выгнал из колхоза представителя райкома, нагрубил секретарю, сегодня оскорбляет членов бюро.
Трубецкой махнул рукой:
— Валите одно к одному!
Мурашев, не глядя в сторону Трубецкого, как бы говоря всем своим видом: «Не стоит оскорбляться, товарищи», веско закончил:
— Я поддерживаю предложение Федора Алексеевича и Сочнева. Трубецкому не место в партии!
— Нельзя же так. Ну, погорячился человек, ну, зарвался, но нельзя же сразу рубить! — директор МТС Данила Грубов сердито повернул коротко остриженную голову в сторону Паникратова. — Пробросаешься такими людьми, Федор. Немного у нас Трубецких в районе. Да и все ли неправильно говорил Трубецкой? Прислушиваться надо. А мы, как мыши на куль муки, со всех сторон на него напали…
Мурашев, уже давно развалившийся в кресле, вновь зашевелился.
— Данила Степанович, пойми, ведь тем и опасен Трубецкой, что таких немного. С него берут пример. Что же получится, если дать поблажку? — Мурашев говорил мягко, ему было хорошо известно, что Паникратов всегда считается с мнением Грубова. Они — старые друзья, оба из первых в районе трактористов, когда-то перепахивали на неуклюжих «фордзонах» единоличные полоски под колхозные поля.
— Все равно — не согласен! Я против исключения! — заявил Грубов.
— А ты что скажешь, Павел Сидорович? — обратился Паникратов к председателю райисполкома Мургину.
Тот, неповоротливый, тяжеловесный, ответил не сразу, угрюмо разглядывая малиновую скатерть стола:
— Исключение? Это много… А взыскание дать надо!
— Та-ак, — протянул Паникратов. — А ты, Усачев?
Третий секретарь — Усачев — нерешительно, стараясь не глядеть на Паникратова, возразил:
— Я бы, Федор Алексеевич, тоже стоял не за исключение. Слишком строго.
